Сергей Соболев - Мост Её Величества

В какой-то момент ноги вынесли меня в самый центр города. Где-то совсем рядом река, залив, портовые гавани — об этом говорит и мой морской опыт, и немалый опыт путешественника. Надо сказать, какая-то часть меня продолжает функционировать более-менее сносно; я перехожу улицы на зеленый свет, я каким-то образом не угодил под колеса проезжего транспорта (хотя это был бы, пожалуй, наилучший выход — в плане решения всех моих проблем).

Опять припустил холодный колючий дождь. Я остановился под небольшим навесом. Вытер влажные ладони о сухую — спасибо финнам, плащ пока удерживает дождевую влагу — подкладку пиджака. Достал из кармана початую пачку сигарет и зажигалку, закурил. На первом этаже здания из темно-коричневого кирпича, судя по вывеске, находится местное отделение банковской группы Barclays. В моей больной похмельной голове промелькнула мысль, что единственным выходом в моем отчаянном положении, пожалуй, было бы ограбить банк. Неподалеку от входа, от того места, где я стою, буквально в трех шагах, — вмурованный в стену — банкомат. К нему подошла какая-то пожилая женщина; сложила зонт; достала из сумки кошелек…

— There is no smoke!

Седовласая дама в шляпке, внешне поразительно напоминающая одну известную на весь мир женщину, которую мне, кстати, довелось воочию видеть в Лондоне лет пятнадцать тому назад, находясь при этом почти на расстоянии вытянутой руки, лишь чуть повернув голову в мою сторону, тем же строгим тоном произнесла:

— Yes, yes, I'm telling you, young man!

— I'm sorry, mem… — пробормотал я, выискивая глазами урну, чтобы бросить окурок. — Didn't know… I am a foreigner.

Сняв деньги при помощи карточки, пожилая дама, уже не обращая внимания на меня, вновь раскрыла зонт и направилась далее по своим делам.

Выждав две или три минуты, я двинулся в ту сторону, где на фоне серого неба были видны застывшие неподвижно стрелы огромных портовых кранов. Все еще не могу до конца поверить в то, что все это происходит со мной не в кошмарном сне, а наяву, вживую. На ходу — в который уже раз — проверил карманы: сначала плаща, затем и надетого на мне с вчерашнего утра пиджака. Я понимал, что это все пустое, но ничего не мог с собой поделать: подобно какому-нибудь неосторожному гражданину, ставшему жертвой цыганского гипноза, я все еще не мог до конца поверить в случившееся.

Моя рука забралась во внутренний карман пиджака — туда, где прежде хранился портмоне с карточками и наличными. Но нет, чуда не произошло; кошелек мой исчез с концами.

В правом боковом кармане плаща — и тоже в который уже раз — пальцы нащупали несколько металлических кругляшей. Это остаток «металла» с разменянных мною еще в аэропорту двадцати паундов — шесть кругляшей достоинством в один фунт и одна семиугольная монета номиналом в 50p.

В заднем кармане брюк хранится сложенная пополам пятидесятифунтовая банкнота. Это моя давняя привычка; я всегда, куда бы ни отправлялся, помещаю одну банкноту, как правило, самого крупного из существующих номиналов, отдельно от той суммы, которая у меня имеется при себе. Как говорится, на всякий пожарный.

Простой счет, с которым справился бы даже школьник начальных классов, показал, что у меня при себе из наличности осталось всего пятьдесят шесть фунтов и пятьдесят пенсов.

Если смотреть правде в лицо, то я полный банкрот.

В какой-то момент я оказался перед небольшим старинным строением, являвшим собой фрагмент средневековой крепостной стены. В целости сохранились зубчатая башня, сложенная из серого, с коричневатым оттенком камня, и сам центральный арочный проход. Надпись на табличке гласит, что это северные ворота города, объект XII века, название его — Bargate. Мостовая здесь выложена камнем — под старину; народу в этой части города заметно больше, чем на тех улицах, по которым я вышел в исторический центр Саутгемптона.

Мне следовало — хотя бы сейчас — взять себя в руки, развернуться на сто восемьдесят и отправиться обратно на Оксфорд Авеню. Я точно знаю, что Татьяна не будет браниться по поводу случившегося. Увы, все гораздо хуже, — думал я — она будет хранить молчание, она не скажет мне ни слова. И вот это ее безмолвие (а оно мне знакомо по нескольким нашим прежним размолвкам), действует на меня оглушающее; оно угнетает в разы сильнее, чем если бы она ругала меня последними словами, топала ногами и даже швырнула в меня чем-нибудь из того, что оказалась под рукой.

Я не нашел в себе душевных сил для разворота; ноги понесли меня дальше; я миновал арочный готический проход и уже вскоре оказался в виду переброшенного через здешнюю водную артерию моста.