Михаил Белозёров - На высоте птичьего полёта

Циничность ей абсолютно не шла. Циничность делала её изгоем в мире мужчин, только она этого не понимала, полагая, что усердно протаптывает дорожку к женскому счастью.

— Поздравляю от всей души, будьте счастливы! — сказал я как можно более формально, целуя её в щёчку и одновременно ногой открывая дверь в кабинет Аллы Потёмкиной.

Я и не знал, что женщинам так нравятся альбиносы.

Как только я увидел её, то сразу понял, что что-то случилось. На ней лица не было, должно быть, она даже рыдала за секунду до этого, но тут же взяла себя в руки, спрятала платок в рукав, повернулась ко мне, и я увидел, что ресницы у неё мокрые, а глаза растерянные, но то, что таилось в глубине их меня удивил — я решил, что это всё из-за моей нерешительности, будь она трижды проклята, поэтому сделал насколько возможно вдохновенное, а не как обычно, тоскливое лицо, и сказал:

— Алла, я прошу вашей руки! — И, естественно, с ловкостью фокусника, потому что долго тренировался, извлёк из кармана коробочку с обручальным кольцом и, как рыцарь, коленопреклонился.

Всё дальнейшее было для меня ушатом холодной воды.

— Это, конечно, интересно… — сказала она ледяным тоном снежной королевы, — но… никакой свадьбы не будет!

Я понял, что я любитель острых ощущений и испросил объяснения, глядя снизу вверх:

— Почему?

— Потому! — отрезала она без всяких комментариев, отвернулась и посмотрела в окно, и желваки ходили на её прекрасных щеках.

Мне знакомы были такие сцены, иногда в разных вариантах я их видел по десять раз на дню, особенно в последние годы семейной жизни. Поэтому я спросил принципиально спокойным тоном:

— Что-то случилось? — И поднялся, не отряхивая колен.

— Я передумала! Нам лучше разбежаться! — снова отвернулась она, и её чёткий профиль вырисовался на фоне окна, как претензия к мирозданию: «Пропади всё пропадом! И ты, дружок, тоже!»

— Что это значит? — обиделся я, безуспешно пытаясь пробиться к её сердцу.

— Это значит, что я разгребусь и, может быть, позвоню тебе, — посмотрела она на меня, как сквозь туман на болоте.

Мне захотелось оглянуться. Я понял: не позвонит, и в её взгляде мне места нет. Вот как она сломала Годунцова, сообразил я, научилась, должно быть, в своём Североморске от папы-гардемарина — всех через колено. А ещё я понял, что отныне так будет всегда — всегда, когда я ей не буду нужен, а не буду я ей нужен очень даже часто, почти так же, как моей жене, Наташке Крыловой, недаром Алла Потёмкина была на неё похожа как две капли воды, только глаза были не глубокими карими, как омут, а небесно-голубыми, как циферблаты всех моих часов. И это была моя карма, и по-другому я не умел выбирать женщин, только огнедышащих, как драконы. Правда, был ещё несерьезный вариант — Вера Кокоткина, но от этой мысли я даже самому себе был противен.

— Может, я могу чем-то помочь?.. — спросил я на всякий случай, испытывая все муки ада.

Но она только загадочно-нервно мотнула головой: «Вон!»

И я вылетел несолоно хлебавши, точнее, выполз, как раздавленная змея, потому что у меня было такое ощущение, будто меня изрядно потоптали, а ещё, что на мне за кого-то элементарно отыгрались. Так искусно умела делать только моя жена, но я отвык за два года, потерял иммунитет, расслабился на сладких московских харчах и подушках; мне стало больно, и я понял, что лечу в посттравматическую бездну, к моей любимой депрессии. Надо было только иметь опыт, чтобы распознать её и незамедлительно принять меры. Выход из этой ситуации был только один — вселенский загул. Сгоряча я принялся намечать соответствующие планы. Пить назло всем я решил в гордом одиночестве — объяснять никому ничего не придётся. Здорово помогла бы Инна-жеребёнок с малахитовыми глазами и копной, буйных, русых волос, но этот вариант исключался напрочь, да и телефон её в айфоне я давно стёр опять же в угоду Алле Потёмкиной и нашей любви. А ещё я моментально забыл, что у меня сегодня второй день рождения, но это было уже за гранью даже не первой и второй, а третьей реалии.

Когда я вылетел из её кабинете, как раненая птица, Радий Каранда уже слонялся по фойе, хромая больше обычного, и лицо у него было хмурым, как у английского бульдога на туманно-альбионской прогулке.

Он явно хотел сказать мне что-то важное, но взглянув на меня, понял, что корабль любви получил торпеду в бок и стремительно идёт ко дну.

— Линяем! — решительно взял меня в оборот и потащил по коридору, как быка за рога.