Михаил Белозёров - На высоте птичьего полёта

Ольге Мартыновой особенно понравилась та из них, которую я назвал «серийный жёлтый переулок под серийными красными крышами». Подобных картин в вернисажах на Крымской набережной и в Измайлово пруд пруди, они там выставлены в три ряда, четыре линии и пять верхов. Главное, не промахнуться с ценами, потому что тебе норовят втюхать ширпотреб по цене шедевра, хотя я нашёл относительную неповторимость у художника, который продавал всего лишь две одинаковые картины. Я купил обе. Одну бросил в Москву-реку, а другую повесил на стену. Но Ольга Мартынова, кажется, в живописи и в суррогате на мужскую тему не разбиралась, потому что лицо её решало задачку: «Сказать, что это неплохо, или сказать, что очень хорошо?» Наверное, ей кто-то подсказал, что она выглядит значительней, когда оттопыривает нижнюю губу. Я едва не усомнился в правильности своего выбора, ведь на экране она всегда смотрелась крайне привлекательно, умно и самодостаточно. Может, сконцентрируется? — расстроился я и решил сообщить Роману Георгиевичу, что с Ольгой Мартыновой мы, кажется, промахнулись. Немаловажную роль в этом вопросе сыграл и фальшивый Депардье: в смысле, скажи, кто твой друг, и я скажу, кто ты. От него за версту несло декадентством и пустотой Чапаева.

— А у тебя мило, — очнулась она, с любопытством лисёнка сунув свой курносый носик (именно таким он теперь мне казался, а не забавно-остроумным и многозначительным), в спальню и в третью комнату, которую я намеревался превратить в спортивный зал, но не успел напихать в него тренажёров, зато установил музыкальный центр и повесил огромное зеркало.

Я подумал, что, быть может, откровения Ольги Мартыновой, как у всякой женщины, носят защитный, а не провокационный характер, и принялся оправдывать её, мол, опять же тяжёлая женская доля, одиночество, всё такое, тоска, антидепрессанты; и в такие дебри с утра влез, что едва не перекрестился, вспомнив пертурбации со своей женой, которая не давала мне передышки. Отдушиной у неё служила её любимая дача.

— А, кстати, где твоя жена? — спросила Ольга Мартынова как ни в чём не бывало, словно её откровенность значила не больше, чем пустая болтовня девочки из восьмого класса, которая только-только начала постигать секс и ещё не знает, что с этим делать, всего боится, нервничает, однако, крайне любопытно, чем дело закончится.

— В Донецке, — соврал я по новой уже холостяцкой привычке не раскрывать сердечных травм, особенно женщинам, и почувствовал, как осколок бессовестно царапнул душу, и кровь брызнула фонтаном.

Было совсем не больно, только душа упала ниже пяток, и я испытал ощущение человека, едва уносящего ноги из ямки под акацией.

— Это она?.. — спросила Ольга Мартынова, показывая на фотографию, где Наташа Крылова была изображена, прижавшись виском к берёзе.

Фотография была сделана в Славяногорске бог весть в каком году. Мы ездили за грибами, ничего не нашли и сильно устали. Было мрачно, сыро, накрапывал дождь.

— Она.

Я вспомнил высохшее болото, травяные кочки, наши безуспешные поиски чёрных груздей. В те времена она меня ещё любила, а Варя была только в проекте. Счастливая пора, на которой я давно зациклился, как на средстве от посттравматического синдрома. Прошлое — как застывшая маска Али-Бабы, которую мы привезли из Геленджика, в ней уже ничего нельзя изменить, она застыла много лет назад, как наша любовь, и с тех пор не изменилась, словно была записана во времени и во времена.

— Ты меня обманываешь, — сказала Ольга Мартынова так, когда с хитрецой изобличают врага народа и ставят ему в паспорте тавро «тридцать девять» [2] Запрет на проживание в тридцати девяти городах СССР. . — Твоя жена погибла. Я знаю!

— Откуда?! — отшатнулся я и едва сдержался, чтобы не нагрубить, помня, что сегодня я ещё тихо, мирно должен был попасть на чтения, а не царапаться с ведущей актрисой фильма, а у меня возникло такое желание; и я ужаснулся тому, что разница между выдуманной Гертой Воронцовой, умницей и рефлексирующей по делу и в тон Андрею Панину, и реальной Гертой Воронцовой такая огромная, что будет стоить мне тягостных сомнений и седых волос до самого конца съёмок, если Роман Георгиевич, разумеется, не скорректирует процесс и не найдёт другую актрису, естественно — Татьяну Чуприну; уж она-то казалась умнее умного, и её прекрасные глаза, словно костёр в ночи, так и глядели на меня с немым укором.

Но всему есть предел, и совершенству — тоже.

— Мы о тебе всё знаем. И то, что ты воевал, и о твоём осколке в лёгком, и даже о… — вдруг затараторила она, инстинктивно желая понравиться, но и в то же время двулично сохраняя дистанцию столичной штучки, потому что капризна, умна и расчётлива, а из чувств у неё на первом месте, исключительно, животные инстинкты.