Михаил Белозёров - На высоте птичьего полёта

— О нём ходят страшные сплетни в лицемерии, он использует человека, как тряпку, и выбрасывает на свалку, словно объедки. Что он тебе пообещал?

— Сниматься в сериале, — признался я ничего не значащим голосом своей совести, которая, однако, уже страдала, как на дыбе.

— Да? — иронично вопросила Алла Потёмкина, задрав свои идеальные скулы с абрисом, словно у парфенонских богинь.

— Да, — поспешно ответил я, опасаясь очередной ловушки.

И мы вышли, и спустились на лифте вместе с охраной. А когда сели в машину, она мило продолжила допрос со странными нотками в голосе:

— Ты решил сделать карьеру киноактёра?

Я понял, что она ревнует и что я стал частью её гардероба, то есть меня можно было свободно достать, поносить, а когда не нужен, повесить назад, и пусть кто-нибудь потом докажет, что она не сделала благо для общества и киноискусства?

— Ну какой из меня киноактер? — возразил я на всякий случай, готовя пути отхода, хотя воображение у меня разыгралось не в меру, и самолюбие тоже взыграло, но я вовремя вспомнил, что у меня другие планы, пока ещё неясные и томительные, с почестями и «Прощанием славянки» на трубе, которую у нас крутили на площади Ленина, хотя я мечтал уехать не для того, чтобы получать юбилейные побрякушки и трясти ими на парадах, а чтобы воевать по-настоящему, не так, как я воевал до этого, хаотично и от случая к случаю, а планово и системно, с целью добить врага и гнать его на запад до Киева.

— А вот такой! — показала она модельным пальчиком.

И я, действительно, увидел, папарацци, которые, абсолютно не стесняясь, щёлкали нас весьма профессиональными камерами.

— Всё! — скомандовала она нервно. — Поехали! — И добавила: — Ты попал в киношную обойму. Тебе сделали рекламу. Но не суйся туда, где у тебя нет силы, где ты не можешь ни на что повлиять! Это закон бизнеса!

Я туго соображал, все ещё находясь под впечатлением громкой фамилии толстяка с дворницкими усами, и сказал:

— Да… ты права. Я сел не в свои сани. — Достал визитку и не без тайного сожаления выбросил её в окон. — У нас совсем другие планы в жизни.

— Ну и правильно! — обрадовалась она, что целиком и полностью завладела мной, чмокая меня щеку и тут же ладошкой заботливо стёрла следы губной помады. — И никакого киношных глупостей, дольше проживёшь!

— Слушаюсь, товарищ домашний генерал! — сказал я шутливо, стараясь не портить ей день выписки, потому что ещё вчера на всякий случай записал номер знаменитого режиссёра в айфон.

Насчёт глупостей она явно ошиблась, и я понял, что в семейной жизни попал из полымя да в омут, но рыпаться не имело смысла, действительно, какой из меня актёр? Алла Потёмкина была права. Однако первый аркан мне на шею мило и непринужденно, вроде бы как для моей же блага, был наброшен, и я подумал, интересно, какой будет следующий? И как долго я выдержу при моём-то жизненном опыте? И перефразировал Бродского: «Не выходи из кокона, не совершай ошибку», однако, совсем в другом смысле, применительно к моим обстоятельствам.

А к её разговору мы двигались импульсивными рывками. И она мне то что-то короткое расскажет, то просто намекнёт; и я уже знал, как погиб Гелий Уралов, только не знал, почему.

«Он просто набрал скорость и отпустил руль, — сказала она, закусив губу и с нотками в голосе, которые не предвещали ничего хорошего. — А я просто закрыла глаза. Если бы я испугалась и закричала, он бы разбился тогда, сразу вместе со мной, а он разбился через два месяца».

Мы оба нервничали так, что впору было прекратить пытку и забанить тему с полным основанием до конца наших дней, но какой-то чёртик понуждал нас, как марионеток, и мы семимильными шагами неслись к пропасти под названием неизгладимые муки совести.

— Он не мог мне простить того… ну, того, о чём ты уже знаешь… — сказала она не без внутреннего трепета и густо покраснела, но глаз не убрала, наблюдая мою реакцию, потому что боялась её не меньше меня самого.

И я кое-что начал понимать, хотя, конечно, до полной и окончательной картин было ещё далеко, но кое-что я уловил. Под первым слоем скорлупы оказался ещё один, не менее толстый и архаичный, как босанова без самба.

— Мне надо было сконцентрироваться, сжаться, закрутить себя проволокой и дождаться тебя… — она покраснела ещё пуще, — я сама виновата… — сказала она окну в гостиной, и я тоже посмотрел на куст красной персидской сирени, который горел в саду.

Дневной свет по ту сторону мерк, как меркнут чувства у людей, которые решились на эксперимент со своим прошлым.