Пал Сабо - Пядь земли

Красный Гоз вообще-то не на подушке ищет свой сон; ведь сон — это не сон, а явь. Потому что Марика здесь. Вон она спит. Осторожно, словно выходя из воды и боясь ее замутить, поднимается Красный Гоз с постели, тянется за штанами. Одевается. Не смеет на другую постель взглянуть, смотрит мимо, словно и нету там никого… хоть знает, что там Марика; это такой факт, в котором хочешь — сомневайся, хочешь — нет, а он все равно фактом останется. Потому и старается не думать об этом Красный Гоз — будто на потом приберегает момент, когда взглянет туда и окончательно поверит. Чтобы уж тогда во всей полноте открылось перед ним чудо.

Раза два, не больше, испытывал он в жизни подобное. Однажды, когда мать купила ему на ярмарке новый пиджак, а еще когда поспорил с инженером одним насчет размеров котлована и оказался прав.

Впрочем, те радости рядом с нынешней и вспоминать-то, наверное, даже не стоило — да уж как-то все нынче так славно, что Красный Гоз вроде и их заново переживает, и все-все, что в жизни было хорошего.

Старательно, словно время тянет, надевает жилет, потом пиджак застегивает. Карманы проверяет: все ли там лежит, что надо, или, может, не хватает чего. Зажигалка, табак, блокнот, карандаш… Кошелек. Стоит у припечка, цигарку скручивает и делает шаг. Закуривает. Потихоньку-потихоньку выходит на середину горницы, к столу — и тут уже поворачивается к постели, где спит Марика.

Сначала перину видит и подушки, мягкие волнистые бугры, словно сугробы снежные; и на снегу этом — рассыпанная копна черных волос. Спит Марика. Лицом к стене. Из волос лишь плечо выглядывает — больше ничего не видно…

— Я, сынок, печь затоплю, — шепчет мать, — чтобы завтрак готов был, когда встанет…

Красный Гоз только головой кивает, а глаз не отводит от постели.

В декабре, перед рождеством, светает поздно — в эту пору стоят самые долгие ночи. Но нынче тепло на дворе, небо чистое, ясное, и солнце, как встало, тут же в окно заглянуло. Лучи его по постели рассыпались, и от этого еще чернее стали волосы, еще белей и свежей плечо; теперь и подушка не сугроб уже, а сплошное сияние, в котором мягко покоится Марикина голова.

Кажется, солнечный свет чуть слышно шуршит, потрескивает, падая на постель ярким потоком. Тут еще в печи огонь запел теплым, ровным голосом. Открывается дверь: мать выходит по хозяйству. Скотина ждет на дворе: корова, поросенок, гуси, цыплята.

— Присмотри за молоком, — уходя, шепчет мать.

Сын опять лишь головой кивает в ответ.

И вдруг зашуршала перина, вздрогнули, зашевелились подушки — Марика поворачивает голову, открывает глаза. Смотрит на Йошку не мигая, словно никогда прежде не видела.

— О… это ты… — и садится. Встряхивает головой, волосы откидывает назад. Лицо у нее и всегда свежее, румяное, а теперь — словно маков цвет. Руки на перину уронив, немного вперед наклоняется, говорит:

— Что ж ты со мной не здороваешься, Йошка? — и по лицу разбегается улыбка, словно молитва.

Много хаживал Красный Гоз к Марике, но никогда не видел ни плеч ее, ни чего другого. Даже столько, сколько через волосы проглядывало минуту назад. И теперь видеть ее — такое счастье, что не умещается в груди. Словно прежде Марика лишь наполовину была сама собой и сейчас только, сидя в постели, руки положив на перину, стала настоящей, взаправдашней Марикой. Идет к ней Йошка, по пути натыкается на угол стола. Пустяки… На стуле возле кровати лежит подвенечное платье; он сбрасывает его на пол, берет Марикины руки, садится.

— Ну… значит, надо здороваться?..

— Конечно. Теперь всегда так будет… Потому что… теперь я твоя, хочешь ты этого или нет… — высвободив одну руку, обнимает парня за шею.

Далековато стоит стул, неловко сидеть Йошке. Тогда просто пересаживается он на постель, отодвинув край перины.

— Господи… не могу поверить, что ты здесь…

— И я. Вчера и мечтать не смела об этом. А теперь, утром… — Йошке немного грустно становится, потому что Марика убирает руку с его шеи, усаживается повыше. Мать тихо приоткрывает дверь — и закрывает снова. А Марика продолжает, где остановилась, — …теперь, утром, я уже здесь. У тебя. Теперь что хочешь можешь со мной сделать. Выгнать, побить…

— Глупая… что ты говоришь? Больше чтоб я никогда этого не слышал, ладно? — Йошка, потеряв вдруг всю свою решительность, несмело кладет руку на плечо Марике и, будто сам о том не подозревает, ведет по спине до пояса. Пальцы его цепляются за оборку, он стряхивает ее. И обнимает Марику уже по всем правилам.