Пал Сабо - Пядь земли

— Уж вы мне поверьте, сватья, — говорит он ей внушительно, — мы при Марике и виду не подадим, что она летом здесь батрачила. Так что не сумневайтесь. Ведь и Адам, праотец наш, тоже на свет появился без лошади, без телеги и землю не в мешке с собой принес… О себе, конечно, говорить не годится, но одно все ж скажу: я вот — с чего начинал? Мне какое такое богатство досталось в наследство?.. — говорит Жирный Тот, пыжится, словно и свадьба для того лишь состоялась, чтобы он всему свету смог показать, какой он умный да хороший.

Тут Лайош Ямбор выскакивает из сеней, сгорбившись в три погибели; еле успевает ноги подставлять, чтоб не растянуться. Стоит минуту на ступеньках, словно выбирает, в какую сторону двинуться. Да так и не выбрав, устремляется вперед, куда глаза глядят.

«Снег идет»… — соображает он тупо; и до того становится ему грустно от этой мысли — вот-вот сердце разорвется. Словно не снегопад это, а какое-то вселенское бедствие, А ноги несут его, пока не натыкается он на угол хлева; стоит, опершись руками о стенку, голову свесив, будто горем убитый. Потом начинает как одержимый считать про себя; да только одно и то же повторяет: «Пятьдесят пять… пятьдесят пять». Одним словом, блюет. Ряженые обступают его, хлопают по спине, палками тычут — но молчат, чтобы не узнали их по голосам.

Цыгане играют все новые и новые песни, без отдыха, пары кружатся, как в водовороте. Шандор Пап сидит бледный, зубы стискивает, челюсть вперед выдвигает. Потом хватает за руку Марцихази, который вперед ее протянул — хотел показать что-то, говорит ему в лицо:

— Эт-то ерунда! Вот я раз, когда в полк попал… стало быть, говорит мне господин ротный… Смирно! Напра-во, равняйсь!.. — ревет Шандор Пап во всю глотку. Что делать, если только так и может он передать достоверно, что там у него с ротным произошло…

Музыканты смолкают испуганно: думают, это им он кричит, озираются. И тут уж приходится совсем остановиться: судорога пальцы свела.

— Ну зовите, что ли, ряженых! — распоряжается Янош Багди. Сразу трое выбегают на крыльцо.

Бабы, девки к стенам теснятся, кое-кто на лавки влезает: нет уж, они с ряжеными не желают танцевать. Еще не хватало: неизвестно с кем прыгать, всем на посмешище… Это они для виду говорят, а на самом деле хотят оправдание подготовить, на случай если так и останутся стоять у стенки. Потому что ряженых мало, а девок много; всем танцевать все равно не удастся. Ну а не пригласят — все ж таки стыдно.

Вот и ряженые входят.

Впереди всех — огромная фигура в тулупе, с длинными усищами. В руке — суковатая палка. Хохотом встречают его гости; зубы у стоящих по лавкам девок блестят, словно целый забор из зубов. Палка по полу стучит, ряженый к бабам подходит, в глаза им заглядывает, усы подкручивает. Смотри-ка, а вот и второй. На этом — жилет да полотняная рубаха с широченным воротом, и рукава свисают чуть не до носков сапог. На голове — круглая касторовая шляпа, а на шляпе вместо пера пучок веника. Этот, можно сказать, франт. Как такому франту и положено, девок, что на лавках стоят, хватает за щиколотки. То-то визг, хохот стоит в горнице. Гости смеются заранее, будто знают, что дальше еще смешнее будет.

Входит третий, со шпорами звонкими, с медным топориком; это, должно быть, сам знаменитый разбойник, Шандор Роза, или Ринальдо. Молодцевато выходит на середину горницы, стоит, позванивая шпорами. Широкие пастушьи штаны в складку ладно облегают его ноги; а подкладка вывернутого наизнанку жилета — в яркую клетку. Будто два человека: до пояса — один, выше пояса — другой.

С каждым новым ряженым снова вспыхивает смех, словно дров сухих подбрасывают в костер. А вот и последний ряженый. Артиллеристом одет…

И удивительное дело: будто по команде перестают все смеяться.

В сердце у зрителей рождается, расходится светлыми кругами какое-то новое, щекочущее, радостное веселье; мужики вспоминают вдруг армейскую службу; воспоминания эти, которые раньше хоть и жили в душе, но лежали там, как пыльная рухлядь в чулане, теперь поднимают голову, становятся свежими, красочными…

— Помню, когда я в девятнадцатом полку служил артиллеристом… — поворачивается один мужик к соседу, и тут только замечает, что это не сосед вовсе, а соседка, жена Ямбора, и совсем она его не слушает, а все смотрит, смотрит на нового ряженого.

Н-да. Этот ряженый — всем ряженым ряженый.

— Ну, подите, что ль, сюда. Наверное, глотки-то пересохли, — говорит Янош Багди и ставит на край стола шесть стаканов, наливает их до краев.