Пал Сабо - Пядь земли

— Досточтимые гости… — начинает было шафер торжественно, но тут, вспомнив, с кем дело имеет, запинается и другим голосом продолжает. — Стало быть, вот что: послезавтра… то есть не послезавтра, а в среду, будьте вовремя, не опаздывайте. День короток, вечер наступит быстро. А теперь всем спокойной ночи.

Что бы и как бы он ни сказал — слушают его слова, как откровение. Еще бы, это дело серьезное. С минуту стоит тишина, только Макра хохочет:

— Ишь ты! Что знал, все сказал, и чего не знал, и то сказал.

Девки схватываются, разбирают платки, шубейки; выходят. За ними и парни к дверям кидаются, толкаясь. Через минуту пустеет дом; только хозяйка ходит меж столами да вдова Пашкуй. И Пинцеш появляется в двери. Руки — за спиной, будто палку там прячет, вот-вот размахнется и начнет колотить кого ни попади.

— Ну слава богу, и этот день кончился, — говорит вдова, начиная наводить порядок. — А с утра пораньше снова начнем, где нынче кончили…

Будто и лампа теперь горит светлее, и воздух чище, свежее становится. С улицы доносится шум, молодые голоса. Слышно, как расходятся гости.

К ночи похолодало, мороз пощипывает щеки. Небо над деревней ясное, чистое; лунный свет щедро льется на искрящийся снег, улица сверкает, словно усыпанная блестками. Мерцают под луной и деревья, а под деревьями спешат, разбившись на пары, девки и парни. Вышли вроде вместе — а потом как-то незаметно разделились, кто с кем. Каждой девке нашелся провожатый. Только Пирошка Пашкуй одна. А ведь она нарочно не стала мать дожидаться, пошла домой, надеясь, что вдруг… вдруг… Видела ж она, что Красный Гоз целый вечер не ладил с Илонкой. А теперь вон они, идут себе рядышком и смеются весело…

— Что-то рука озябла, — притворяется Красный Гоз, просовывая ладонь под Илонкину руку.

— Ну давай ее сюда, — говорит Илонка и кладет его руку к себе под шаль, к сердцу.

Пирошка замедляет шаги, оглядывается. Сзади догоняет ее другая пара: это Макра с Маргит Шерфёзё. Пирошка, вконец расстроенная, еле удерживая слезы, спешит на середину улицы. Потом перебегает еще дальше, на другую сторону. Некоторое время идет вместе с парочками, пока не приходит время свернуть в переулок, к дому.

Грустная приходит она домой. Для нее ничего не принес этот вечер: хоть пока и не женится Красный Гоз на Илонке, а все равно ей, Пирошке, одной ходить домой, как вчера и позавчера. В чем тут дело? Кто виноват? Кто-то виноват ведь: или она, или мать, или парни.

— Не пойду замуж, ни за что не пойду, ни за кого, — приговаривает она про себя, шаря в горшке. А там пусто, нет ключа. Берется за ручку — дверь открывается. Вот те на! Мать забыла дверь запереть. Вдруг утащили что-нибудь… Но нет, все на месте. Только на лампу смотрит Пирошка недоуменно: помнится, вчера мать доверху налила керосину, а сейчас и половины нет. Укладывается. В голове еще звенит некоторое время мелодия танца; наконец засыпает Пирошка. Пусть никто не проводил ее нынче домой — не такое это горе, чтобы она из-за него по ночам не спала.

Пирошка спит; но не спят еще остальные.

Никак не хотят друг с другом расставаться.

Стоят у калиток, рядышком, близко, и говорят, говорят, наговориться не могут. Столько всего нужно сказать друг другу, что ни минуты нельзя упустить.

Младшему брату Тарцали, Имре, едва минуло семнадцать. Сегодня он первый раз в жизни провожал девку — Ирму Балог, двоюродную сестру Илонки Киш. А Ирме всего лишь пятнадцать стукнуло. Но девка она уже теперь красивая, сразу видно. Ужасно доволен Имре, что позволила она ему домой себя проводить; однако чувствует он, что это не все, что для полного успеха чего-то не хватает. Стоит Ирма возле него тихая, послушная, лишь каблуком постукивает о порожек. Пахнет от нее так, словно под шалью прячет Ирма айву; по новому передничку матово струится лунный свет.

— Хорошая нынче погода… — говорит Имре; слышал он, что с девками обязательно разговаривать надо о чем-нибудь.

— Хорошая… только холодно, — отвечает Ирма и прячет руки под шаль, плечами передергивает.

— Да… холодно. А в прошлом году однажды еще холоднее было…

— Ага. Зимой часто бывает холодно…

Молчат. Как-то ничего больше в голову не приходит. Имре отчаянно думает, что бы еще такое сказать. О чем-то надо разговаривать, как все парни делают, ведь он тоже парень, ему полагается с девками гулять, и притом как раз с этой девкой гулять хочется. Ей — пятнадцать, ему — семнадцать, так что по всем статьям она ему подходит… конечно, если не останется он на сверхсрочную в армии, потому что ему и в армии служить охота… Ирму он пошел провожать с намерением, что сегодня во что бы то ни стало доведет дело до конца и, если удастся, поцелует ее. Да не так, как на чиге, когда цыган крикнул, чтоб своих дам целовали. Там — это что! А настоящий поцелуй — это, должно быть, такое дело, слаще которого ничего нет в целом свете.