Пал Сабо - Пядь земли

— Что-нибудь выпьете?

— Выпить? А как же. Вино. Да чтобы хорошее.

Барышня исчезает и потом появляется с бутылкой и стаканом. Наливает. Геза с изумлением смотрит, какие у нее красивые локти.

В корчме почти пусто; кроме Гезы, только какой-то торговый агент ужинает за дальним столиком да пекарь стоит возле своей корзины. Оба смотрят на Гезу. Хорошо этому мужику! Вон какой у него тулуп огромный, в таком ни холод, ни ветер не страшны. Денег у него, наверное, куры не клюют — иначе чего бы крутилась возле него эта девка?.. Геза тоже посматривает на агента и пекаря: вишь, какие славные люди. Так свободно себя чувствуют в этом шикарном месте, будто здесь родились… Открывается дверь, входит новый гость — должно быть, совсем большой барин, потому что на пальто у него меховой воротник, какой у них в деревне только священник да секретарь носят. Что-то сказав барышне, уходит за дверь, над которой надпись — «Ресторан». Барышня стаканами звенит, роется в кармане, где, должно быть, лежат у нее ключи и деньги, идет вслед за барином. Но, уходя, косится на гостей; Гезе кажется, что на него она посмотрела особенно пристально. Торопливо выпивает он стакан вина и сразу же наливает новый; поднимает стакан, смотрит вокруг. Немного с вызовом смотрит: не смеется ли над ним кто-нибудь.

Откуда-то появляется огромная, невероятно толстая баба, хозяйка корчмы. Агент кланяется ей, не вставая со стула, говорит: «Целую ручки». Та любезно кивает, проходит за стойку, шмыгает носом, потом яростно роется пальцем в ухе, словно курица в мусоре. Цветастый халат одергивает на бедрах, на животе. Подняв голову, смотрит куда-то перед собой. В это время снова входит барышня: должно быть, закончила свои дела в ресторане. Стоит, опершись спиной на буфет, где сверкают разноцветные фляги и бутылки. Тоже смотрит перед собой, в воздух; потом, будто вспомнив что-то, подходит к Гезе. «Разрешите, я к вам присяду?» — говорит и садится, не дожидаясь ответа. Теперь их разделяет лишь угол да ножка стола.

— Можно, и я… принесу себе стакан? — шепчет барышня, и Гезе начинает казаться, что корчма эта — вовсе и не корчма, а какой-то волшебный дворец, где обитают добрые феи и где каждого прохожего, даже простого мужика, бесплатно ожидают ласка и уют.

Вторую бутылку он пьет уже вдвоем с барышней. Геза даже не заметил, как в корчме стало людно: двое парней щелкают шарами, играют в бильярд; агент, подперев кулаком щеку, смотрит на свой пустой стакан; четверо молодых людей, сдвинув головы, тихо беседуют за столиком в углу. Некоторые просто околачиваются у стойки, глазеют на цветы, которыми расписан халат толстой хозяйки.

— Может, пойдем в ресторан, — говорит вдруг барышня и выжидающе смотрит на Гезу.

— Пойдем, — отвечает Геза громко, даже слишком громко, и встает. Взгляд его останавливается на тулупе; смотрит он, смотрит и вдруг начинает хохотать во весь голос. — Э-эх, — еле выговаривает он сквозь смех, — эх ты… а ведь армяк-то я на Рози оставил, — и идет к двери в ресторан, размахивая далеко отставленными руками. Ладони его загребают воздух, будто две лопаты. В ресторане уже сидят двое, один лысый и один в очках; на Гезу они глядят, будто на пустое место, и сразу же, отвернувшись, продолжают свои дела.

— Вот этот столик подойдет? — щебечет барышня и ставит рядом два стула. Садятся; барышня прижимается к Гезе, устраивается у него под мышкой, как перепелка под копной. Немного возится на стуле, пока колено ее не находит колено Гезы. Тогда, подняв голову, она убирает со лба волосы и смеется, глядя прямо ему в лицо.

Так оно и началось.

А дальше пошло-поехало. Было и такое, что Геза вдруг почувствовал: нужно ему, просто позарез нужно рассказать что-то важное, что на душе накипело, всем рассказать, всему миру, а ресторан — это и есть весь мир. Вот заговорит Геза — и весь мир его услышит, услышат и живые и мертвые. Видит он перед собой людей, чистых, хорошо одетых, и стыдно ему за свою старую, забрызганную грязью одежонку. Стыд этот жжет ему нутро, требует объяснить что-то этим господам, оправдаться, чтобы не думали о нем плохого. Беда только, что ему еще много чего хотелось бы объяснить: например, что ведь по одежке человека встречают только, а провожают — по уму и что если на то пошло, так деньги у него есть, хоть засыпься, — правда, это потому, что братец его младший, отцов любимец, опора семьи, женится, вишь, нынче… А еще надо рассказать про Рози… и вообще, что такое для них одна корова? Тьфу! Дома еще есть, сколько хошь. Набегают в нем слова и мысли друг на друга, вспучиваются, просятся наружу, а глаза словно кто-то насильно вниз тянет: смотрит он вниз и видит, что юбка у барышни задралась сбоку чуть не до самого верха. Что-то заволакивает ему голову, темное и в то же время светящееся, как рассвет в тучах; Геза закрывает глаза. А открывает в тот момент, когда барышня вдруг испуганно (или ему так кажется?) отодвигается в сторону; в комнату входит хозяйка с охапкой дров. Она садится возле печки на корточки, подкладывает сучья в огонь. Халат просторными складками стекает с нее по бокам и спереди, будто божье благословение, розами расшитое. Огонь в печи весело трещит; хозяйка поднимается, обдергивает халат на себе, смотрит на Гезу. Подходит к столику.