Пал Сабо - Пядь земли

Возвращаются они в город, в корчму, и, пока баба стоит на улице с Рози, мужик отсчитывает на стол четыреста двадцать пенгё.

— Ну, дай вам бог, чтоб деньги на пользу пошли.

— О… на пользу пойдут, на пользу. Брат у меня женится, на свадьбу нужны деньги. Расходы всякие, то, се.. — объясняет мужику Геза, словно в чем-то оправдывается, а в чем — неизвестно. Пересчитывает деньги еще раз, двадцать пенгё отдельно кладет, в карман. Потому что это его часть, законная. А четыре сотни подальше засовывает, во внутренний карман поддевки, к сердцу. Это — для отца. То бишь… для Ферко. Для любимчика. Для наследника. И кривит горько рот, словно отсюда, издалека, за тридцать километров, увидел родной дом. Который ненавистен ему сейчас, как смертный грех.

— Ну что ж… по такому случаю, пожалуй, магарыч полагается, — говорит мужик, а сам уже расстегивает полушубок и сует в рот трубку с длинным чубуком.

— Да нет, мне ведь… от других я отстану.

— А, чего там, долго ли догнать. Они небыстро идут.

И то правда. Догонит. Догнать нетрудно.

Мужик опрокидывает рюмку, наливает новую и выходит на порог, жене показывает, зовет: иди, мол, выпей. Та мотает головой: не хочу, дескать. А сама ласково гладит Рози по шее. Знакомится.

Добрый час прошел, пока Геза вышел из корчмы и, разбрызгивая слякоть, двинулся догонять попутчиков. Да только где они, попутчики-то? Геза, однако, не огорчается. Шагает, голову в воротник тулупа втянув, и на сердце у него легко, будто отменно выспался. Все-таки хорошо жить на свете, хоть и дождь льет, и все такое. Ненадолго мелькает мысль о деньгах: вишь, сразу истратил четыре пенгё, а то и четыре с половиной… ну да ладно. Рози он за хорошую цену продал, а главное — хорошим людям. Уж они ее не обидят, позаботятся, как о родной. Четыре сотни Геза отцу сразу отдаст; сам ведь сказал, продавай за четыреста, — вот четыреста и получит. А насчет двадцати пенгё… то есть шестнадцати, Геза даже не заикнется. В конце концов, нужны ему деньги на свадьбу или не нужны? А раз нужны, так вот он и добыл себе. И пусть не говорят, что он даже тут без отца обойтись не может. Еще как может… Льет дождь, дует холодный ветер — а Гезе тепло от его планов да от отцовского тулупа.

Однако чем дольше он идет, тем более тускнеют, расплываются эти планы. Дождь незаметно превращается в снежную крупу; сумерки ложатся на поля. Как ни кутается Геза в тулуп, снег, сухо шелестя, набивается во все складки, проникает за шиворот. Попутчиков своих Геза так и не смог догнать. Правда, ехала мимо телега, он уже и руку было поднял, да много там народу сидело, не взял его возница, поехал дальше. Догнал еще Геза одного пешего, вместе хотел идти, но мужик оказался стар и неразговорчив — мало радости плестись рядом с таким. Голодный и злой добрался Геза до Нешты. По всей улице уже светились в хатах окна.

Ну ничего. Отсюда и до дома недалеко, километров двенадцать — четырнадцать. Часа за три доберется. Выложит на стол четыреста пенгё, и все…

Но не удалось Гезе выложить на стол четыреста пенгё. Во всяком случае, выложил он их не дома… Потому что в Неште в корчму зашел. Печь топится в корчме, тепло, сухо. Столы белыми скатертями накрыты; за белой стойкой молодая девка стоит.

— Что угодно? — приветливо обращается она к Гезе.

Хо-хо. Что ему угодно. Ему многое угодно. Угодна ему и жаркая печь, и чистая корчма, и свет лампы, а пуще всего угодна сама эта ласковая девка.

«Имею я право хоть раз поужинать в таком месте, где господа ужинают?» — думает Геза, который, можно сказать, ничегошеньки еще не видел в жизни и всего лишь раз, один-единственный раз, ездил на поезде.

— А поужинать можно? — спрашивает неловко.

— О, конечно. Что изволите заказать? — щебечет барышня, словно жаворонок, и проворно выходит из-за стойки. Подходит к столику в углу, разглаживает ладонями скатерть. Смотрит выжидающе на Гезу.

Геза стаскивает с себя тулуп и смущенно косится на барышню: дескать, он не виноват, что вот, в тулупе ходить приходится. Та услужливо подхватывает тулуп — и тут же роняет смеясь. Не удержала. Еще бы: от дождя и снега он тяжел, словно чугунный. Геза поднимает тулуп, и вдвоем они несут его к вешалке, что стоит между столиками. Сразу же с него начинает капать на пол вода.

На ужин ест Геза свиную отбивную с тушеной капустой. Очень ему понравилось это блюдо; не знал он, что бывает на свете такая вкусная еда. Барышня сама приносит тарелку, сама кладет вилку и ножик; потом, облокотившись на стол с другой стороны, тихо, будто по секрету, спрашивает: