Пал Сабо - Пядь земли

Первый сват то и дело смотрит на часы, что на стене висят; посмотрит и успокоится. И вдруг спрашивает испуганно:

— Слышь-ка, стоят эти часы, что ли?

— Ой, батюшки, совсем забыла сказать. Еще весной мы их остановили… чего зря ходить, изнашиваться… а снова пустить как-то руки не дошли… — оправдывается хозяйка.

— Да ведь тогда…

Счастье еще, что как раз в это время приходит вдова Пашкуй.

— Ну что, сено или солома? — встает к ней навстречу Ферко.

— Солома? Еще чего… если я за что берусь, можешь быть спокоен…

И вот сваты вместе с женихом отправляются к невесте. Впереди шествует первый сват, за ним — второй, а позади, как полагается, и жених шагает повесив нос. Где ни пройдут, там по обеим сторонам улицы открываются калитки; народ выходит, поглазеть, посудачить…

Едва закрылась дверь за вдовой, Марика снова в слезы ударилась. Нечего ей больше ждать, не на что надеяться. Знать, судьба — быть женой Ферко Тота… а о том, другом, забыть навсегда. Что тут поделаешь, видно, смириться надо. Бывает ведь и хуже: смерть, например… В общем, пока пришли сваты, Марика со всеми мечтами своими девичьими окончательно попрощалась. И плакать перестала, теперь даже улыбаться могла.

— Дай бог хозяевам доброго здоровьица, — говорит, войдя в хату, Янош Багди, и дожидается, чтобы все ответили на приветствие. Потом, на середину горницы встав, откашливается и начинает речь:

— Досточтимый хозяин, Михай Юхош, и уважаемая его супруга. Господь всемогущий, создав прародителя нашего, Адама, в мудрости своей рассудил, что негоже человеку одиноким жить. Вот и сей достойный молодой человек, Ференц Тот, возгоревшись угодным богу намерением, выбрал себе в спутницы и помощницы дочь вашу, Марику. А мы, верные богу перед ближними своими и перед христианской церковью, помочь ему согласились в похвальном сем намерении. Просим мы вас нижайше, досточтимый Михай Юхош и уважаемая его супруга, не препятствовать счастью молодых и отдать дочь вашу, Марику, в жены Ференцу Тоту. Ну а теперь я обращаюсь к вам, дети мои, и прошу вас провести три недели, с сегодняшнего дня и до дня свадьбы, в мире и согласии. Не смотрите ни влево, ни вправо, лукавых слов не слушайтесь, а слушайтесь только своего сердца. И пусть бог вам поможет, от всей души этого желаю.

— Спасибо на добром слове, спасибо… дай бог, чтобы все исполнилось, как вы пожелали, — говорит мать, вытирая глаза; губы ее дрожат от волнения, словно ее, а не Марику пришли сватать.

И не только мать — всех растрогала речь Яноша Багди. Даже второй сват ни слова не может вымолвить, разинул рот, будто карась на сковородке. Но в конце концов опомнился Лайош и сразу к столу пошел, уселся.

— Будем как дома, стало быть, — говорит он со смехом. Потирает ладонью подбородок — прямо заливается. То тоненько смеется, будто поросенок повизгивает, то хрипло, будто старый боров хрюкает. А в горле у него бурлят, наружу просятся самые что ни на есть развеселые песни.

Однако все пока что идет чинно. Сваты за столом недолго сидят; попробовали вино, пироги и уже поднимаются: пора в правление идти, помолвку записывать. Снова проходят по деревне; теперь уже жених идет об руку с невестой, и народ глазеет на них еще больше. В правлении церемония тоже недолго продолжается, и вот уже все идут обратно.

— Я счас, — говорит вдруг Лайош Ямбор, второй сват, на Главной улице, перед домом Розы Вереш, и к калитке поворачивает. А за калиткой стоят сама Роза с младшей дочерью, Мари, и во все глаза смотрят на Лайоша.

Входит он в калитку, к забору прислоняется и, дурного слова не сказав, облевывает Мари весь бок. Матери же лишь на туфли попало. С тем выходит Лайош Ямбор снова на улицу, будто ничего и не было.

Деньги в деревне большим уважением пользуются, потому что редко их мужики видят. Бывает, что на целой улице не найдешь двадцати филлеров. И не потому, что народ здесь совсем уж бедный: просто не на деньги счет в деревне идет, не привыкли люди все деньгами мерить. У тех, кто позажиточней, двор уставлен стогами, скирдами, которые, может, немалую ценность составили бы, если на деньги считать — только что зря считать: все равно не продашь, если даже захочешь. Да и разве будет кто продавать, где такое видано? На чердаках, в кладовых кукуруза сложена, в амбаре — пшеница, ячмень, овес, в хлеву — скотина, свиньи, птица, а денег — нет. Скирды, что на дворе стоят, постепенно, день за днем, перекочевывают в хлев, а оттуда — на навозные кучи. Навоз на поле вывозится, чтобы с полей, в другом виде, опять на двор да в амбар вернуться. Так оно идет из года в год, из века в век — пока человек с земли кормится. Пока, значит, вместо хлеба да мяса не придумают какие-нибудь пилюли.