Пал Сабо - Пядь земли

— Бог-то, он, конечно, ко всем щедр, вот только, скажем так — очень уж далеко он от нас. Да ты не горюй, Йожи. Бог-то бог, да сам не будь плох. Так ведь говорится? — и делает знак Пирошке. Та берет блюдо с калачом, подходит к Красному Гозу, становится совсем близко к нему.

— Кушайте, Йожи, пожалуйста, — говорит она потупясь.

Красный Гоз, наверное, и не заметил, как взял с блюда первый кусок; лишь почувствовав во рту его вкус, сообразил, что за переживаниями нынче совсем еще не ел. Голод вдруг так схватил ему желудок, что в глазах помутнело, а калач показался невероятной вкусноты. Ест Йошка и сам себя стыдится: как можно так сильно хотеть есть, когда тебя милая бросила?

«Милая моя, сердце мое», — беззвучно вскипают в нем, как рыдания, жалостные слова, пока он один за другим берет и берет с блюда мягкие, душистые куски. Пирошка стоит рядом с ним и так сильно его жалеет, что, не выдержав, вдруг всхлипывает громко. Несколько слезинок падает на калач, словно дождинки на песок. «Хорошая моя, единственная». — И Йошка снова кладет в рот кусок. Эх, еще один, вот этот… Пирошка затихает, робко стоит рядом, боясь шевельнуться — как пичуга, накрытая шапкой. А Красный Гоз все ест и ест. Вдова смотрит во все глаза, как пустеет блюдо, — ну и дела, прямо скандал. «Ешь, ешь, собачья твоя душа», — тоскует Красный Гоз и ест яростно, словно едой пытается заглушить сердечную муку. Блюдо почти опустело; тут Йошка сконфуженно оглядывается, берет Пирошку за руку и легонько отталкивает от себя. «Спасибо, Пирошка», — говорит ей и, неловко усмехаясь, крошки стряхивает с колен.

Вдова ведет разговор, рассказывает о том, о сем — но с заминками, не так бойко да уверенно, как обычно. Время идет, сквозь занавески просачивается в горницу вечер; Красный Гоз сидит притихший, помалкивает да курит. Слова слетают с губ вдовы округлые, бархатистые; вот начинает она рассказывать историю про леди и рыцаря. Гладко рассказывает, складно. Только с дикими зверями не все в порядке, потому что вместо леопардов говорит она «леопарты». Красный Гоз сидит, словно замер; но чувствует: шевельни пальцем, и сразу бешеными собаками набросятся воспоминания о потерянной навеки любимой, будут рвать, терзать ему душу.

«Милая, милая моя, радость моя…» — шепчет он про себя слова, которых никогда ни сам не говорил, ни от других не слыхал, разве что от Марцихази, почтмейстера. Тот, бывало, много рассказывал ему о звездах, о древних мадьярах, о женщинах. Теперь бы Йошке что-то такое придумать, что-то особенное, свое, чтоб горе выразить, да в голову приходят все такие слова, что никак не высказать вслух. Вот и повторяет он их про себя — так неверующий, попав в беду, тайком от людей бормочет молитву, прося помощи у бога.

Лишь теперь, потеряв Марику, понимает Йошка, как сильно любит он ее.

И вдруг веселеет: да ведь не все же еще потеряно. Зачем доверять свое счастье чужим людям! У него тоже язык есть. И ноги. Сам пойдет к Марике, коли так.

На худой конец, выгонит его Марика. Но ведь не съест же…

Странные пошли времена. И раньше Марика завидной девкой была, в этом ей не откажешь. Но с тех пор, как разнесся слух, что выходит она замуж за Ферко Жирного Тота, словно в десять раз цена ее выросла. Сегодня среда; говорят в деревне, что в четверг сваты придут от Ферко; и вот в последний момент многим парням захотелось счастья попытать. После обеда две бабы пришли — просто так, поговорить. Мимо, говорят, шли, ну и заглянули на минутку.

Одну из них Тарцали послал, другую — Шандор Макра.

Насквозь видит Марика эти хитрости. Смотри-ка, она прямо нарасхват стала. Будто раньше никому в голову не приходило, что она не за всех, а лишь за одного может замуж выйти. Так о чем все они думали, пока она в девках гуляла?.. Однако в то же время приятно Марике, что вон сколько парней хотят ее за себя взять, что бы там ни говорил этот подлый Гоз… Только все равно не обманет она Ферко, бедняжку.

Он самый лучший в целом свете.

Ушли бабы ни с чем, а в сумерки, как лампу зажигать, явился Косорукий Бикаи.

— Дядя Михай, пойдете завтра к господину Бернату лед рубить?

— Лед рубить? Да ведь лед нынче подтаял, мягкий стал, — удивляется старый Юхош.

— Оно верно… вот и я это самое господину Бернату сказал, — изворачивается Косорукий Бикаи, а сам все у печки толчется, не уходит. Сесть зовут — не садится. Должно быть, и этот чего-то хочет. Наконец говорит Марике:

— Слышь-ка, Марика, ты хорошо это дело обдумала?

— Какое дело? — смотрит на него Марика удивленно.