Пал Сабо - Пядь земли

Шандор Пап садится к пустому столику боком, поставив меж коленями палку. Смотрит он на упавшего Ферко, смотрит и будто не видит. Потом поворачивается к Карою Болдогу. Не поймет: двух человек сбил он одним ударом или сначала одного, а потом другого.

Все вокруг стоят ни живы ни мертвы.

Смотрят ошеломленно друг на друга и теперь вспоминают, что перед этим зазвенело еще в окне выбитое стекло. Это Лайош Ямбор сиганул на улицу, высадив раму.

Давно не случалось такого в деревне.

Давно не было драк, в которых двух-трех мужиков обязательно уносили бы домой на простыне. Положат бедолагу на простыню, подымут за углы — и пошли. А дома вывалят на постель или просто среди горницы, на пол.

Целые семьи состояли в жестокой войне друг с другом, дети наследовали вражду отцов и передавали дальше, своим детям; то одна семья брала верх, то другая. Недаром ведь говорят: счастье с несчастьем двор об двор живут. Сегодня ты полковник, а завтра покойник…

Ференца Вирага, например, так один раз отмочалили — думали не подымется, а подымется, убогим останется. Ан нет. Мужик как мужик. Даже, если уж на то пошло, еще и другим фору дает. Выздоровел, а потом на чьей-то свадьбе собрал родню да возвратил долг, еще и с лихвой. И главного врага его, Яноша Багди, тоже на простыне домой унесли.

Но все это давно уж было. Такие тогда были времена. Нынче дело другое, нынче мужики культурно живут, как утверждает Балинт Макк, самый искусный сапожник в деревне. И добавляет (пока его Шербалог бреет, парикмахер):

— Что ж это, кум, в лесу мы, что ли, живем?

— Мужику насчет культуры говори не говори — все едино, — отвечает Шербалог, свирепо правя бритву. Щелкает ремень под бритвой, а Шербалог еще и ногой притопывает, будто точило вертит.

— Чтобы так вот наброситься на человека и по голове его…

— Да уж что говорить, прямо зверство какое-то… А вообще, неплохой удар был, кум, грех обижаться…

— Да ведь… не тому достался, кому следовало…

— А не все равно? Один черт. Мужик — он мужик.

Вот так говорят об этом люди мастеровые.

У мужиков, ясно, свое мнение: у одного — одно, у другого — другое.

Одни кричат, что таких, как Шандор Пап, повесить надо, за ноги; другие кричат, что этого Ферко еще не так надо было бы стукнуть.

Правда, Ферко не виноват был… да ему это тоже полезно. Ничем он не лучше родственника своего, Лайоша Ямбора. Или доносчика этого, Кароя Болдога.

Что бы там в деревне ни говорили, дела это не меняет. К тому ж и Шандор Пап сильно поплатился за свой вспыльчивый нрав. Верно говорят, что гнев лучше с вечера отложить на утро. Мало того, что промахнулся он (и кто бы подумал, что этот Лайош Ямбор таким проворным окажется — чистая ящерица!), так еще и у Мари Чёс не добился прощения.

Словом, Шандор Пап теперь и сам не знает, что и как. Увидев в корчме Лайоша Ямбора, он подумал, что вот сейчас, одним-единственным ударом все сразу исправит, что испортил… Да ведь господи! Кто же не ошибается? На что лошадь о четырех ногах, а и той случается споткнуться. Когда понесли Ференца Тота домой (не в простыне: вышла простыня из моды), Шандор Пап сам в полицию отправился.

— Умер пострадавший? — спросил его унтер-офицер.

— А дьявол его знает. Вроде бы нет, — ответил Шандор Пап, тихо размышляя насчет того, что все на свете — суета сует.

— Тогда… идите, господин Пап, домой. А мы начнем следствие…

Не посмел Пап сразу домой идти (ох, и трудна ж судьба у бедного человека, всюду его несчастья подстерегают), а прежде взобрался на колокольню и подвел часы на шесть минут вперед…

У Тотов же хлопают двери, калитка. Одни уходят, другие приходят. Один лишь старый Тот сидит сгорбившись в самом темном углу, за комодом, и ни слова не говорит, не шевелится, только моргает часто-часто. Отдал бы он не только теленка, а и мать родную, лишь бы Ферко, сын его, открыл глаза.

— Ты его довел до этого. Ты его погубил, — твердит жена; она уже не плачет: до того все это страшно, что и слезы у нее нейдут. Такое бывает, когда человек слишком уж перепуган.

— Ну-ну… до этого еще далеко, — говорит доктор и нерешительно руку протягивает куда-то вбок, но не говорит, что ему надо, а смотрит на лежащего без сознания Ферко.

Вдова Пашкуй, вся дрожа, стоит рядом, чистое полотенце держит; то под мышку его возьмет, то на локоть повесит. Сейчас сует его доктору в руки. А тот не смотрит ни на вдову, ни на других; осторожно вытирает промытую рану на голове Ферко, потом открывает свою сумку, достает бинты.