Пал Сабо - Пядь земли

Тотиха в переднике семена салата шелушит на ступеньках возле летней кухни: возьмет в горсть, потрет, шелуху сдует. А сама поглядывает на телегу. Подходит, закрывает за ними ворота.

А куда ж это теленок делся?

Двухнедельный теленок бегал у них по двору; в стойло его не поставишь, слаб еще, да и жалко, потому что славная скотинка, от помещичьего быка. На племя хотят его вырастить… Куда же он делся, однако?

На улицу выйти не мог: она здесь все время сидит, о тех пор как телеги приехали. В сад тоже не мог убежать — калитка закрыта, и возле хлева его не видно, где остальная скотина стоит. Может, в хлев зашел да лег? Только что ведь здесь был.

Однако нет теленка и в хлеву. Нигде нет.

От соседей двор отделен высоким дощатым забором; все ж и туда заглядывает Тотиха.

— День добрый, тетушка, — входит вдова Пашкуй. — Что ищете? Пропало что?

— Добрый день. Слышь-ка…-не могу вот теленка найти. Нигде не видать… — и идет к воротам.

— Я на улице его не видала…

Ладно, все равно надо посмотреть.

Как в воду канул теленок. А ведь не иголка, чтобы его не заметить. И не пуговица, что оторвалась — и ищи ее.

Вдова Пашкуй давно уж ведет себя у Тотов так, будто опекает их, будто долгом своим считает присматривать за ними, за всеми вместе и за каждым в отдельности.

— На чердак он не мог влезть?

— О… теленок — на чердак? — удивляется Тотиха, но все ж идет к лестнице на чердак. Для очистки совести.

— Всякое бывает. Был у нас однажды поросенок… — говорит вдова, но тут же смолкает. Потому что поросенок — одно дело, а теленок — другое.

Приходит домой старый хозяин (на винограднике был: сторож жаловался, что дрозды виноград поклевали), слушает испуганные причитания двух баб.

— Надо по деревне объявить, — говорит одна.

— Вернется, если хозяина любит, — говорит другая.

Стоит Габор, стоит, потом, не говоря ни слова, идет прямиком к стогу. Тычет сбоку, с концов, берет вилы, начинает разбирать. И вдруг орет, будто его режут:

— Кто это складывал?

— Ферко. А что? — подходит туда жена.

— Пропал теленок. Задохнулся… — вопит Габор Тот во всю глотку.

Пропал годовой приплод от лучшей коровы, пропали денежки за осеменение (пять пенгё сунул Габор ветеринару)… Что ж за люди это, накажи их господи! На кого больше всех надеешься, и тот подвел!.. Словом, гроза разразилась во дворе у Жирного Тота.

С самой зимы жена таким сердитым его не видела. Только зимой он на старшего сына был зол, а теперь вот на младшего. На этого он еще больше зол. Потому что Геза — что с него возьмешь? Геза — человек пропащий. На Ферко надеялся отец, как на каменную стену, а он вон чего делает… Не хватает у него шариков в голове. И что ж это будет дальше?

И вроде бы понимает старый Тот: с каждым бывает промашка, остерегайся не остерегайся… А потом взглянет на теленка, который лежит посреди двора и рыжие мухи кружатся возле его морды, садятся на шерсть, дожидаются своего часа… — и снова злоба ударяет ему в голову. Такой теленок! Такого теленка загубить! Любого другого бы не жалко, а этого…

Едва въезжает Ферко в ворота, отец набрасывается на него диким зверем.

— Не видишь ты, что ли, жеребенок весь в мыле? Не видишь?.. — орет он как помешанный. Будто еще больше распалить себя хочет.

— А чего мне с ним делать? Самому, что ли, пристяжным встать? Везти за него?

— И то лучше, чем скотину мне губить… так-перетак… — до того душит его злоба, забывает он даже, что любимый сын перед ним стоит.

— Ну-ну, отец. Ну-ну… — бежит из летней кухни жена, утихомирить его хочет.

— Ты молчи, пока и тебе не попало… — И снова Габор Тот к сыну поворачивается. Ферко встает на возу, смотрит на теленка посреди двора. Видит разобранный стог. Постепенно доходит до него, что случилось. Но странное дело (так бывает, когда человек погибель свою чувствует): вместо того чтобы раскаиваться, он вдруг тоже закипает злостью. Чтобы именно этот теленок подох!.. Чтобы именно с этим случилось такое несчастье!.. Старается вспомнить, как все было: телега вот тут стояла, он сено сбрасывал, сначала туда бросил… Да нет, не туда, а вон туда. Как же это могло быть? Куда ж они все смотрели: работник и Геза, этот недотепа… да второй работник. А отец его одного поносит…

— Бросьте уже. Хватит, — говорит он отцу, который охрип от крика, только кулаками трясет.

— Что? Хватит? Ты мне еще указываешь, ты… ты, сопля! Молчи, или я тебя быстро с телеги-то сниму…

— Меня? Меня снимете?.. — тоже кричит Ферко, хватаясь за вилы. И дивное дело: никогда еще он не чувствовал того, что чувствует сейчас; невероятно хорошо взять что-нибудь, сжать в руке. Черенок вил, отшлифованный ладонями работников, батраков и его хозяйскими ладонями, тверд, как камень. Конечно, и раньше случалось ему держать в руке вилы… да тогда совсем было не то. Теперь же вцепился он в них… будто бы, скажем, с чердака начал падать и в последний момент ухватился за балку. Или чуть не свалился в колодец, успев взяться за край. Словом, это — настоящее, такое что-то, лучше чего нет на свете. Долго ж он ждал, чтобы это узнать…