Пал Сабо - Пядь земли

Что теперь скажет ее дочь Пирошка, которая тоже ребенка ждет? А зять?.. Однако даже и это можно бы вынести… А деревня!..

Нет, никак нельзя ребенку родиться!

Если родится он — это ей верная смерть… Нет, нет, она этого дожидаться не будет, она раньше руки на себя наложит. Как одна вдова года четыре назад… Та тоже — металась, металась, бедная, а потом взяла и повесилась…

Веревка найдется — лишь бы духу у нее хватило… Ведь хоть и полна жизнь горем, а жалко с ней расставаться. Вот и бьется человек, за соломинку хватается, пока не найдет какую-нибудь опору под ногами. А как нашел — тут уж снова все идет само по себе. И вообще, для чего живет в деревне старая Шара Баи, если не для того, чтобы выручать баб, попавших в беду?..

Пока Шара Баи повитухой была, все считали, что ей спасти от позора бабу — проще пареной репы. Правда, как-то все так получалось, что тем, кому позарез это нужно было, она как раз и отказывала; может, потому и развелось в те годы детишек в деревне, что мошкары на болоте… В общем, сидит она сейчас на крыльце, на своей подстилке, и зубами клацает: озноб ее трясет.

— Как живете, бабушка? Уж не заболели ли? — садится рядом с ней Пашкуиха; и вправду, что-то плохо выглядит старуха. А вдове это сейчас совсем невыгодно.

— Живу, дочка, живу… только вина мне не дают эти нехристи… вот и бьет меня… — Губы у нее еще долго шевелятся, будто читает что-то про себя.

Не так надо бы начать разговор. Пробует вдова с другого боку.

— Сколько вам лет-то, бабушка?

— Ох, и не спрашивай, дочка… столько же, поди, как проезжей дороге.

Опять не то. Как же ей к своему делу подойти?.. Ничего не придумав, оглядывается вдова (ведь у стен тоже есть уши), наклоняется к старуха, на ухо ей что-то шепчет. Та слушает, слушает, потом платье на коленях стягивает пониже и говорит:

— Ох, дочка, как нас господь ни накажет, мы все должны терпеть. Не возьму я грех на душу из-за тебя. А потом… на старости лет не хочу иметь дело с комитатом. (Для старухи закон — все еще в руках комитата.) Попытай у других счастья. Поди, слышь-ка, к новой повитухе. Она в таких делах наверняка понимает. И молода, она, времени у нее много грех замолить… А я этим не занимаюсь. И не занималась никогда. Я всегда так считала, что живому жить положено. А кому положено умереть, того бог и так приберет, — и снова долго и беззвучно шевелит губами. А пальцы все тянут, теребят платье на коленях.

— Да поймите же, бабушка, я новую повитуху и не знаю… а вы доброе дело сделаете, если поможете мне, потому что не вынесу я позора, руки на себя наложу.

— Э-эх, дочка… человек много чего может вынести, если надо. Две дороги перед тобой, не одна. Выбирай.

— Какие две дороги?

— Или найти кого-нибудь и выйти замуж, или повеситься… Я все сказала.

Вдова со страхом глядит на старуху: не тронулась ли та, не бредит ли. Но бабка смотрит куда-то перед собой, упрямо поджав губы, и один бог знает, что ей там видится.

Пашкуиха тоже поворачивается в ту сторону — но нет там ничего, только лестница, что ведет на чердак. Вздыхает вдова горько-горько и встает.

— Храни вас господь, — говорит она нараспев старухе и уходит.

«Или найти кого-нибудь… или повеситься», — шепотом повторяет вдова про себя бабкины слова и смотрит вокруг, словно взглядом хочет охватить всю деревню. Да что тут увидишь: кругом хаты, заборы, деревья — и больше ничего. Двое ребятишек идут куда-то по улице, у одного в корзиночке горшок какой-то стоит, у другого — ничего, просто идет рядом; оба торопятся, то и дело заглядывают в горшок. Посреди улицы — толстый слой соломы, что нападала с возов, гуси копаются в ней, зерно ищут. Там, подальше, воробьи прыгают; Янош Гуйяш на кур ругается: скирду они растеребили. Гуйяш в той вон хате живет, рядом с ним — Торма. Потом Шерфёзё, Каллаи, Тот, Шереш… Перебирает вдова мужиков, одного за другим. Среди этих, что ли, искать ей того, кто на ней жениться захочет? Ведь у каждого жена, семья. Видно, остается ей все же повеситься.

Всех она знает в деревне, от мала до велика… За кого можно выйти? Не за кого.

Есть, правда, два вдовца… нет, даже три. Да из этих трех один сошелся недавно с бабой из Харшаня, второму семьдесят скоро. А третий — Ференц Вираг, староста. Этому, однако, она не нужна. Он галстук носит, с господами водится. Нужна ему барыня, вроде новой повитухи.

Нет, остается, видно, повеситься. Пока дочь с зятем про позор ее не узнали.

Если б Шандор Пап настоящим мужчиной был, он бы должен был жену свою бросить и на ней жениться. Так нет же. Люблю, говорит, жену. Разве это мужик?