Пал Сабо - Пядь земли

Однако мир ведь не только из бедняков и богачей состоит; есть и такие, кто ни беден, ни богат. И таких в деревне больше всего. У них земля вроде бы и есть, да так ее мало, что будь меньше на пядь — и можно по миру идти. Или детей будь на одного больше. Конечно, верно и то, что люди только так говорят; а если и вправду родится еще один ребенок, то уже совсем по-другому на это дело смотрят.

Людей этих и статистика, и печать, и писатели, и политики называют мелкими хозяевами. Называют еще и по-другому. Скажем: костяк нации. Да мужики-то сами ничего об этом не знают. Если прочтут про мелких хозяев в газете или в книге, думают, это про кого-то другого, а не про них. Думают, это о тех, кто ходит в крепких сапогах, и не в шапке, а в шляпе, в черных суконных штанах. У них таких штанов нет. У них совсем другие штаны. Летом ходят они в полотняных шароварах, а зимой — в стеганых портках под овчинным тулупом. Сначала эти портки у них выходными служат, а потом приходит пора на каждый день их пускать, с заплатами или так, как есть. На голове же носят они соломенную шляпу или какую-нибудь шапчонку.

Короче говоря, никакие они не мелкие хозяева, а просто люди, которые встают раньше всех, ложатся позже всех, а пшеницу на своих крохотных полях жнут так, словно и не жнут, а бреют. Снопы вяжут большие и колоски собирают так старательно, что там и воробью нечем поживиться. По зернышку подберут высыпавшуюся из стручков фасоль или горох; но дочерей своих воспитывают и одевают, будто богатые. Есть в этом свой резон: вдруг возьмет девку какой-нибудь зажиточный парень.

На мельнице ругаются они с мельником на чем свет стоит, требуют муку, что на жерновах налипла; да еще весы посмотрят — правильные ли. Если баба перо еврею продает, торгуется до последнего. А во дворе у них всегда чисто. Каждая травинка на учете. Летом кизяк сушат — топливо на зиму. Молоко не любят, говорят, а на самом деле на продажу его оставляют. Сало тоже не любят: затхлое-де оно; мучаются, голодают, смотрят на мир без всякой радости, когда вечером ждут у калитки корову из стада. На сельских выборах голосуют дружно, на парламентских всегда стоят за оппозицию.

По-другому им нельзя жить. Потому что, если съедят, что собрали, уплывет в два счета все достояние.

Деньги ухитряются добывать из пряжи, из вина, из ничего. Конечно, невелики эти деньги, как раз чтобы прожить кое-как. А это — тоже дело немалое.

Многого они себя лишают в жестоком, бесконечном самоограничении; зато стараются отыграться в политике. Только зря стараются. Не было еще в округе случая, чтоб где-нибудь победила оппозиция. Ну, может, один раз. Первый и последний. Еще во времена Кальмана Тисы да Иштвана Тисы [29] Кальман Тиса и Иштван Тиса — отец и сын, лидеры консервативной части венгерского дворянства в конце XIX — начале XX вв. .

Но вспоминают они об этом при каждом удобном случае. Давняя та победа и сегодня подогревает их оппозиционные настроения.

К таким людям относился и Лайош Ямбор, хотя и не совсем: что для них — вопрос морали, права или обычая, то для него — вопрос самолюбия. А самолюбие это разрослось в нем сверх всякой меры, как грыжа у поросенка или гнойник у коровы. И потому пустой, ненадежный он мужичонка. За пенгё готов продать не только соседа, но и всю деревню, всю страну. Чего там: всю Европу.

Надо, правда, сказать: за все, что удается ему урвать, ухватить, расплачивается он щедро, даже с лихвой. Не деньгами, конечно, или чем иным, а словами. Насчет этого он мастер, каких поискать.

После того как удалось ему благодаря повитухе счастливо выпутаться из самой неприятной истории в его жизни — истории с билетом, — долго он опасался, как бы не прознали про это в деревне. Потому и назвал тогда Нешту вместо своей деревни. Ну а теперь, освободившись и от своего долга повитухе, воспрянул духом. И даже начал думать о себе: мол, вот он какой честный, какой порядочный!

Теперь-то уж не боялся он встречаться с повитухой. Даже сам останавливался поболтать о том, о сем.

А сплетня про Ференца Вирага да про Шару Кери, которую Лайош Ямбор и пустил гулять по свету еще весной, теперь разлилась, как наводнение. Дескать, Ференц Вираг и Шара Кери…

— Скажите, господин староста, неужто нет в этих разговорах никакой правды? — спрашивает однажды Ямбор старосту. Оказались они как раз в правлении вдвоем. Сидели в кабинете у старосты на конторских стульях.

— В сплетнях-то? Да ни единого слова. Не такая она женщина, господин выборный. Если б такая она была… — и моргает задумчиво, глядя на шкаф, где свалены конфискованные у браконьеров ружья и палки, отобранные в драках. И когда уж начальство их заберет?..