Алексей Сальников - Опосредованно [журнальный вариант]

«Неужели совсем не интересно, как я жила?» — спросила Лена.

«Совсем нет. Ни то, сколько …барей у тебя было, ни сколько выбл…дков ты нарожала. Вот, не поверишь — совсем. Просто не лезь ко мне — и все».

Как ни отнекивалась Лена, а обратно до вокзала ее повез Петр Сергеевич. На возражения матери он твердо возразил: «Это у тебя с Еленой терки, а со мной у нее этих терок нету». Именно он цыкнул на дочь, когда она сказала вместо «до свидания», соболезнующим почти тоном: «Это ж надо было так мать довести, чтобы она до сих пор». «Верка, — сказал Петр Сергеевич, — сороковник с лишним ты уже переступила, язва такая, а ума все так и не набралась!» Больше Лену зацепило не то, что сказала мамина падчерица, а то, что звали ее, как близняшку.

«Нервы у тебя, конечно, да, — похвалил Петр Сергеевич, ежась. — Не представляю, как ты это. Извини, слушай, правда. Втравил тебя. Но была такая надежда, знаешь, все равно же люди меняются иногда, делают какие-то выводы». Был он тоже, как и его дети, высокий, только более массивный, из таких бодрящихся пожилых мужчин, которым есть еще чем бодриться, с ясным еще взглядом и благородной лысиной, похожей на короткую стрижку. «Чего с ним мама раньше не связалась? Он бы урезонил бабулю», — подумала Лена и сказала, хотя особой благодарности и не чувствовала, больше из симпатии к этому своему несостоявшемуся отцу: «Все равно спасибо. Нужно было попробовать, чтобы, правда, не маяться потом, если все пойдет плохо». Он согласно кивал.

«Так-то она хороший человек, с плохим бы я и не жил, — вздохнул Петр Сергеевич, помолчав. — Вот просто бывает так иногда. Всех мы любить не можем, выпадает, знаешь, как на рулетке, что кого-то не любим, даже прямо трясет от неприязни, хотя поводов никаких вроде и нет, да и с дружескими чувствами, и с любовью так же, другой человек чуть ли не в глаза тебе плюет всю жизнь, а ты все равно ему все прощаешь, и все тебе говорят, че ты связался, че ты с этим возишься, а бесполезно. У меня вон отец с войны не вернулся, а мать за другого вышла, так сколько я и матери и ему крови выпил, сучонок мелкий, он иногда аж бледнел от того, что я ему говорил. Вроде и советское время было, уважение к тем, кто воевал, а я ему про то, что орден Красной Звезды — говно, не то что звезда Героя Советского Союза. Как язык повернулся. Брата младшего обижал, потому что мать его как бы нагуляла с ним. Такое, знаешь, даже и не замолить, это по мне так даже хуже, чем хату со своей семьей спалить живьем. Но вот так вот иногда складывается. Может, она тоже жалеет, но так уже заигралась, как ребенок, в эту злобу, что она уже часть ее. Тебе такой сектор на барабане выпал».

«Да это все правильно, что вы говорите, — согласилась Лена. — Только вокруг меня ведь все правильные вещи говорят. Все как-то обоснованно от меня уходят, что мама, что муж, и дочери как-нибудь обоснуют логично, правильно, с примерами из жизни, а я одна опять остаюсь».

«Ну, если есть кому уходить, — усмехнулся Петр Сергеевич, — то пока не одна. А пока те соберутся, может, новый кто появится».

Со стороны эти несколько лет болезни матери напоминали некий чемпионат или олимпиаду, где мама должна была победить. Петр Сергеевич стохастически звонил, то несколько раз в месяц, то раз в несколько месяцев, и сообщал об итогах лечения, будто и сам внезапно вспоминал о Лене, как она порой вспоминала, что у нее есть еще родственники, хвалил маму за терпение и упорство, врачей за заботу и профессионализм. В его голосе, полном уверенности, потому что они все делали, как надо, угадывались, конечно, тревога и страх, что все это они делают впустую. Была химиотерапия, которую мама стойко, разумеется, выдержала, и которая вроде бы сильно помогла, после которой мама быстро пришла в себя. Затем понадобилась операция и еще химиотерапия, после чего был новогодний звонок Петра Сергеевича, и он поздравил Лену и девочек с Новым годом, сказал, что, скорее всего, звонить по поводу болезни больше не будет, разве что без причины, просто поговорить. Лена не слышала его полгода где-то, пока он не возник снова и не сообщил все так же уверенно, что все вернулось, но, кажется, достаточно небольшого курса, чтобы одолеть и это. Закончив беседу, Лена поймала себя на том, что с начала этого разговора до самого его конца ей мерещилось что-то вроде бесконечной виолончельной басовой ноты, какой в триллерах нагнетают мрака в мрак на экране.

Каждый раз, когда звонок из Тагила прекращался, Лена вспоминала, что неплохо было бы спросить, наконец, откуда Петр Сергеевич взял ее номер, и снова забыла, когда опять позвонили насчет мамы и сказали, что не все потеряно, есть еще замечательный мануальный терапевт, который берет дорого, но результаты у него лучше, чем у докторов с дипломом. «Вот и все», — догадалась Лена, однако это «все» растянулось еще где-то на год бабок-шептуний, экстрасенсов и бог знает еще кого.