Алексей Сальников - Опосредованно [журнальный вариант]

Стишок в голову не шел, к ноутбуку совершенно не было смысла даже подходить, первое, что сделала Лена, когда осталась одна — написала Владимиру, какая же он скотина, Владимир не ответил, его даже в сети не было, сгоряча Лена набрала его номер, но абонент предусмотрительно был вне зоны доступа, так что высказать ему, чтобы он поменьше распускал язык, было невозможно. В ярости Лена принялась убираться, начав спальней близняшек, где они как бы поддерживали порядок сами, но все равно стояла на подоконнике литровая банка с позеленевшей водой и высохшим до состояния какого-то ведьмовского снадобья букетом, пыльно было под кроватью Веры, фантики лежали возле компьютерной клавиатуры, и две пустые бутылочки из-под «Пепси» прятались за монитором. В складки кресла был засунут дырявый носок Жени с узором из перемежающихся черепов и костей, туда же куда-то был засунут изрисованный и забытый скетчбук (а на деле что-то среднее между блокнотом и альбомом, просто чуть дороже, чем блокнот или альбом). На кухне тоже творилось что-то не совсем ужасное, но знаковое, так, например, из трех тарелок после завтрака вымыта была только одна, и, скорее всего, вымыл ее за собой Женя, была вымыта и его кружка. К счастью, мусорное ведро никто не догадался выбросить, и Лена отвлекла себя от мыслей о дне рождения походом до садовой свалки, а там и разговор с соседкой состоялся через сетчатый забор, говорить было не о чем, поэтому поговорили о погоде, о том, что жара стоит невыносимая, но хорошо, что с дождями каждые четыре дня, и встретились еще родители одного из выпускников, безуспешно пытаясь всучить миску садовой земляники за высокий балл ЕГЭ, а на свалке Лена увидела ржавый коленвал, как-то еще не подобранный никем на цветмет, и текст попытался связать сравнение его с челюстью, с прикусом (слово прикус понравилось ей особенно) и недавно подобранный где-то неуверенный факт, что просодией назывался когда-то танец, сопровождавший стихотворение. Ничем это, впрочем, не кончилось, только переусложнило и без того переусложненный до состояния лабиринта черновик, но, хотя бы, отвлекло Лену на какое-то время, и теперь не только к Владимиру она чувствовала неприязнь, но и к себе — за ужесточающуюся ломку и невозможность сочинить выход из этой ломки. Все более сердясь, она прошла с пылесосом по двум этажам дома, психуя от того, что на самом деле-то оказалось, что большая часть комнат не используются вовсе, что когда-то жадно погорячилась, придумав каких-то многочисленных, постоянно гостящих на даче друзей, которые должны были появиться со временем, а так и не появились. Приезжали иногда родители Владимира, будто отрываясь сердцем от собственного сада, дядю приходилось вытаскивать в гости, постоянно разубеждая его, что храпит он не настолько сильно, чтобы слышно его было во всех частях дома, плюс, если он приезжал и был алкоголь, то дядю сильно после пары бокалов тянуло на исповеди и покаяния, а его особенно любимой темой было то, что ближе к смерти жены он чувствовал уже усталость от нее, больной, и к горю его примешивалось еще и облегчение, когда она все же умерла. Как ни странно, каждый раз слыша эту историю, Лена вовсе не раздражалась, а чувствовала, что ее встряхивают для чего-то, как бы напоминают, что когда-нибудь этакое может произойти и с ней, да что когда-нибудь? такое могло произойти в различных вариациях в любой момент, с кем угодно вокруг, и с ней тоже, поэтому она чувствовала к дяде с каждым разом все больше жалости, раз он пытался выговориться много лет подряд про этот случай, а все никак не мог. Прямо Лена о жалости не говорила, боясь его как-нибудь обидеть, надеялась, что дядя сам все понимает, раз она не перебивает его и не отвлекается.

Думая, что отчасти дело в другом напряжении, а не только в стишке, Лена полезла в душ, потратила всю горячую воду нагревателя на фантазию, почему-то с Олегом, так что в конце мелькнула даже мысль: «Блин, какой бред!», не выходила из-под холодной воды, в надежде, что озноб притупит желание стишка, но это работало не сильнее, чем зажевывание «Орбитом» тяги к сигаретам. «Они придут радостные или не радостные, а я их жрать начну, вместо веселья или утешения», — в самораскаянии подумала Лена. Не без отчаянья стала она смотреть свои старые записи с готовым, но там ничего не пробирало, из-за того что по весне тоже было такое затишье в стихах, и все было затрачено на ежедневное небережливое перечитывание, через это как-то само собой организовались — почти ненужная стирка, а там и дел было — несколько раз бросить вещи в машину и готовка ужина, притом что в холодильнике еще стояли картофельная запеканка и суп, не считая всякой мелочи для перекуса в виде кисломолочных продуктов, яблок и арбузной половины, запеленатой в пищевую пленку. «Спагетти с сыром», — поняла Лена, потому что запеканка была одним из любимых блюд Веры, а она сейчас как бы болела, борщ не был любимым блюдом ни одной из девочек, а макароны любила Аня, но люто ненавидела Вера («Будто кишки на вилке вертишь», — поясняла она неизменно).