Евгений Каминский - Свобода

Ближе к весне Надя потеряла и сон и самообладание; ожидание развязки сделало ее невыносимой для окружающих. Даже жених держался от нее подальше. Она наведалась в институт к Хмурому Утру. Тот продолжал искать на космических снимках «сотку». Именно эта его вера и была нужна Щербиной. Ухватившись за веру бородача, она вновь обрела свою и ждала только лета, ко­гда в Поселок начнет летать рейс из Москвы. В конце мая ей позвонил Зайцев с весточкой от Хмурого Утра, уже кантовавшегося на острове, и она вспыхнула: все, что вчера было неясно и почти невесомо, обрело контуры и плоть… Она шла к зимовью на нетвердых от волнения ногах (а вдруг медведя там нет?), и ей казалось, что если она сейчас упадет, то не сможет встать. Позади нее на некотором отдалении следовали остальные пассажиры. Это дело было только ее, и все же всем было интересно: а что если Хмурое Утро прав, и там, в избе, рядом с которой стоит трактор, кто-то живой?

Метрах в пятидесяти от зимовья она остановилась в нерешительности: из избы вышел… полярный волк (именно таким она его себе и представляла). Но не только волк заставил ее остановиться: за избой, метрах в ста на склоне сопки, застыл белый медведь. Звери смотрели на нее, не сходя с места. Она растерянно обернулась, словно ища поддержки; у Пантелея в руках была двустволка, и он остановился, чтобы зарядить ее картечью — тоже увидел медведя. Она продолжила путь, и медведь, оценив обстановку, ушел за сопку, а волк лег возле двери и положил морду на лапы. Она была уже метрах в двадцати от избы, и ей вдруг показалось, что волк улыбается. Потом, едва слышно повизгивая, он вильнул хвостом… и оказался большой собакой.

Каждый ее шаг отдавался в висках; ей казалось, жилы на лбу вот-вот лопнут. Чем ближе была дверь, тем меньше в ее сердце оставалось мужества, и она боялась только одного: открыв дверь, не обнаружить того, за кем пришла. Возле двери, дрожа всем телом, она заставила себя положить ладонь на голову псу. Тот сильней завилял хвостом, и она немного успокоилась. «Свои…» — шепнула она скорей себе и, чувствуя, что сейчас грохнется в обморок (сердце стучало уже и в ушах, и в горле) потянула на себя ручку двери: та оказалась не заперта. Тяжело и смрадно изба пахнула ей в лицо человечьим духом. В этой душной берлоге определенно был кто-то живой. Ее руки ходили ходуном. Не зная что с ними делать, она сунула их в карманы куртки, но тут же вынула и, нелепо выставив перед собой, — не то хватаясь за темноту, не то ее ощупывая, — шагнула вперед.

—А я уж думал ты никогда не придешь, — услышала она насмешливый голос, и ее губы запрыгали.

Кто-то смотрел на нее с нар, посверкивая белками глаз, приподняв косматую голову с заросшим бородой лицом. Задавив внутрь горла терпкий комок и хватив ртом побольше воздуха, чтобы не задохнуться, она отрывисто произнесла:

—А зарос-то как, зарос… — Потом, шагнув назад, открыла дверь избы и срывающимся голосом крикнула в тундру: — Он здесь. Только не заходите сюда пока…

И засмеялась, довольно принужденно, зная, что иначе разрыдается — глупо, жалко, по-бабски.

А к зимовью уже подкрадывался белый с грязной желтизной на боках и брюхе медведь, чтоб хотя бы одним глазом глянуть в маленькое окошко на чье-то живое счастье, пусть даже на него будет рычать караулящий дверь пес, не знающий снисхождения к маленьким слабостям большого зверя.

Пассажиры вертолета, возбужденно, на повышенных тонах переговариваясь, курили возле зимовья. Все они уже обнялись с Наукой. Даже Николай Васильевич, видевший Щербина впервые, приложился. Да и член-корреспондент, знакомый с Щербиным по научным конференциям, хлопнул его по плечу. Все высказали Щербину свое восхищение по поводу того, что мертвый воскрес. Правда, Георгий Александрович не смог сдержаться и отравил эту бочку всеобщей радости ложкой дегтя, с ехидством поинтересовавшись у Щербина, зачем тот, имеющий на выходе докторскую диссертацию, допустил в соавторы своих научных трудов проходимца, плута и мошенника (мало ли что директор!), который взял да и присвоил себе плоды этих самых трудов? «Ну и какие положения вы теперь будете защищать в своей докторской?» В ответ Щербин почесал лоб и махнул рукой, мол, пусть забирает. Этим и должно было все кончиться… Остальные же бросились наперебой пересказывать Щербину новости о Заполярной экспедиции, об их новом руководстве, об «Ивановском рудопроявлении». Когда речь зашла о последнем, Щербин удивленно вскинул брови и воззрился на бича, словно о чем-то того вопрошая. Хмурое Утро пожал плечами, мол, да, так все и есть, и улыбнулся. Щербин открыл было рот, но Хмурое Утро шагнул к нему и так на него посмотрел, что Щербин только покачал головой и снял свой едва не сорвавшийся с языка вопрос с повестки.