Евгений Каминский - Свобода

Вслед за Щербиной из вертолета вышли размяться все остальные.

Виктор Николаевич предложил вертолетчикам изменить заданный маршрут. Они пробудут здесь час-полтора, чтобы оценить техническое состояние «сотки», неизвестно как здесь оказавшейся, и заодно проверить одно предположение. После этого они выбросят на песчаной косе главного механика с помощниками и полетят в Поселок…

Сначала перессорившись со всеми на работе, а потом и вовсе уволившись, прекратив общение с матерью (мать была категорически против ее затеи: покойник не заслужил такой любви!), Надя Щербина прилетела в Поселок. Словно злая девчонка, словно дура набитая… Неужели Хмурое Утро тогда, поздней осенью, убедил ее в том, что отец жив? Поначалу она поверила в чудо. Но радость открытия улетучилась, едва она поговорила с матерью по телефону. Та вздыхала, пока дочь взахлеб передавала свой разговор с Хмурым Утром, а в конце разговора изрекла что-то вроде того, что верить в чудо легче, чем не верить вовсе, но чудес на всех покойников не хватает, и если даже Лазарь когда-то встал из гроба, это совсем не значит, что такое возможно с ее бывшим мужем, не имеющим на это морального права, к тому же не приятельствовшим с Иисусом Христом. Увы… И Надя, сникнув, тут же разуверилась. Так же легко, как несколько часов назад прониклась верой.

Потом, словно в наказание за неверие, пришли разочарование и почти черная меланхолия. Ничего в жизни, в собственной судьбе Надю не трогало, даже знаки внимания, которые ей оказывал ее жених, которого она, как ей казалось, любит. И вот оказалось — не любит. Просто рядом ей нужен был мужчина, и этот был рядом, всегда готовый выполнить любую ее просьбу. Наверное, она не была готова всерьез полюбить или, может, тот, кого она смогла бы полюбить всерьез, ей еще не встретился. Но любить отца… Это было ей знакомо. Любовь к нему, особенно в детстве, имела совсем иной накал, нежели тот, который она испытывала в ровных, предсказуемых отношениях со своим женихом — человеком без вредных привычек, пагубных страстей и заблуждений, но и без чего-то такого (возможно, губительного, рокового), без чего ее собственная жизнь постепенно теряла сюжет, а вместе с ним и смысл. Нет, ее жизнь была обязана быть чем-то бо`льшим, нежели черточка между датой рождения и датой смерти. Отец являлся лишь действующим лицом в ее пьесе, где главная роль принадлежала ей, где она вершила судьбами и правила бал… Но без него сюжет рвался и становился несостоятельным, необязательным. Некоторое время она просуществовала, стараясь не вспоминать об отце, вычеркнуть его из памяти, по крайней мере довести себя до того состояния, когда вспоминать о нем будет не больно, и горячее станет холодным. Но однажды почувствовала, что теряет себя прежнюю, готовую смотреть правде в глаза, не закрывая глаз. Нет, она обязана была страдать, мучиться, плакать в подушку, чтобы оставаться собой. И, слава богу, отец стал ей сниться, и она ничего не могла с этим поделать, проживая во сне собственную жизнь второй раз.

Они с отцом вновь катались на карусели, бросали друг другу мяч. Во сне, как и в детстве, она часто болела и он носил ее на руках, обрастая медвежьей шерстью (он всегда был ее медведем). Как правило, ночью приезжали врачи, и она, в жару, на краю сознания, уже не зная, кто она, обхватывала шею медведя и изо всех сил прижималась к нему, а он, зная, как она боится врачей, не желал отдавать ее им, но понимал, что лучше все же отдать, и врачи были очень им недовольны. Потом ее везли в больницу, и медведь бежал вслед за скорой. Когда она утром просыпалась в больничной палате, он, пролежавший всю ночь возле ее кровати на полу, вновь брал ее на руки и не желал отдавать врачам. Потом у нее в мозгу нашли что-то и сфотографировали это. Медведь рассматривал снимок и плакал, и никак не мог успокоиться. А она сидела рядом, гладила его по голове и говорила о том, какие все же мужчины плаксы. После этого он каждый день был пьян, и не было дня, чтоб он не плакал. Ей было неприятно, когда он пытался прижать ее к себе: от него резко пахло чем-то кислым, тяжелым, невыносимым… Потом он вдруг исчез, и она его искала: помнила, что он — ее игрушечный медведь, которого она забыла не то на скамье у парадной, не то в песочнице… В тревоге она искала его и никак не могла взять в толк: почему ей так нужен какой-то игрушечный медведь?! Однажды она все же нашла его: он ютился в избушке, за окнами которой лютовала зима. Войдя в избушку, она села на край его кровати и долго с ним разговаривала, правда, о чем, не помнила. Потом предложила ему погулять, поскрипеть свежим снежком, задумав таким образом выманить его из его логова и привести домой, и тут он откинул с себя бараний тулуп, и она увидела, что у него нет ног. Это ее озадачило: как же они теперь будут играть в мяч?..