Хайме Манрике - Улица Сервантеса

Потянулись долгие недели. Затем – впервые за много лет нашего знакомства – я получил от дона Луиса записку, в которой он благодарил меня за письмо и, что казалось почти невозможным, приглашал навестить его во второй половине воскресенья. Я много лет ждал возможности увидеть особняк Лара, о красоте убранства, о полотнах и гобеленах которого в городе ходили легенды. Однако я едва смотрел по сторонам, пока дворецкий вел меня в библиотеку – обширный прямоугольный зал с бесконечными книжными полками, достигавшими потолка. Чтобы достать до верхних стеллажей, нужно было подняться по лесенке на металлический мостик, окаймлявший комнату по периметру.

Дон Луис сидел у открытого окна, обращенного во внутренний двор. Заслышав мои шаги, он обернулся со словами приветствия.

– Как славно, что вы меня навестили. Присаживайтесь, пожалуйста.

Я занял предложенный стул и вдруг заметил за спиной дона Луиса ужасающий предмет в стеклянном ящике. Я оцепенел. Дон Луис заметил направление моего взгляда.

– Да, это голова моего маленького Диего, – подтвердил он. – Вот как отплатили ему дикари, души которых он пытался спасти.

Тихий голос дона Луиса дрожал от ярости. Я почувствовал дурноту и усилием воли поднял на него глаза, не в силах бросить еще хоть один взгляд на отвратительный череп. Мы с доном Луисом не виделись всего несколько месяцев, но я бы не узнал его, встретив на улице.

– Два дня назад я отправил кардиналу письмо с просьбой освободить меня от поста обвинителя, – начал он. – Знаете, Паскуаль, сперва я думал, что работа меня отвлечет. Но я не могу думать ни о чем, кроме сына. Мне больше нет места в этом мире. – И он вздохнул. – Я целыми днями молюсь в семейной часовне, но это не облегчает боли, лишь помогает скоротать время. Я не могу есть. Не могу спать. Мне мучительно даже разговаривать. Я не выношу присутствия большинства людей. Они никогда не поймут моей скорби, если только сами не потеряли единственного сына. Сейчас я общаюсь только с отцом Херонимо, учителем Диегито. Он один разделяет мою утрату. Он знает, что я потерял.

Дон Луис замолчал, глядя в окно на пожухлый сад. Я попытался развлечь его обычной болтовней, но он оставался безучастен – лишь порою кивал, чтобы показать, что слушает. Мне стало жаль его – перед лицом беды все равны.

Я встал, намереваясь уходить. Поданная мне на прощание ладонь оказалась холодной и липкой. «Все равно что пожимать руку мертвецу», – подумал я.

– Спасибо, что навестили меня, Паскуаль, – почти прошептал дон Луис, оживляясь впервые за вечер. – Боюсь, сейчас из меня плохой собеседник. Но если вас это не смущает, приходите снова. Я рад вас видеть, даже если мало говорю.

Моя возлюбленная матушка скончалась после скоротечной болезни, омрачившей ее последние дни. Отец умер, когда я был еще ребенком, и эта потеря бросила тень на всю нашу последующую жизнь. Я жил только ради матери и ее сестры. Сразу после похорон тетя Мария объявила, что собирается переехать в Хаэн и там окончить свои дни в обществе остальных сестер. Усадив ее в коляску, направляющуюся на юг, я испытал облегчение, но опустевший дом показался мне склепом.

Эта утрата сблизила меня с доном Луисом. Я завел привычку заглядывать к нему по вечерам по окончании службы. Он терпеливо сносил мои визиты, ходил по дому, ел, изредка что-то говорил, но большую часть времени пребывал в другом мире. Меня больше не влекло к нему болезненное любопытство; прошло много лет с тех пор, как я вытягивал из него подробности жизни аристократов. Нелегко признать, но теперь дон Луис остался единственным близким мне человеком.

В какой-то момент он заговорил о своем будущем романе. Я был удивлен: раньше дон Луис не выказывал интереса к этому виду творчества. Во время одной из встреч он сказал:

– Мне нужно чем-то заняться, Паскуаль. Некоторые люди извлекают удовольствие из безделья, но я не отношусь к их числу. Вы знаете, я всегда любил поэзию, но в последнее время ее смысл ускользает от меня. Я мечтал написать роман, еще когда был студентом. Возможно, настало время исполнить старую мечту.

– Прекрасные новости, – ответил я. – Если мой вопрос не покажется вам чересчур дерзким, о чем эта книга?

– О, пока я лишь набрасываю характеры. – Он помолчал. – Прототипом главного героя послужит Родриго Сервантес. Да, отец Мигеля.

Впервые за много лет он упомянул при мне имя Сервантеса. В 1596 году мне стало известно, что тот оставил должность королевского сборщика. По моим подсчетам, он занимал этот пост почти десять лет. Когда я услышал новость, то подумал: «Вот и конец. Да помилует Господь этого несчастного человека, которого всю жизнь преследуют несчастья». Через год я с изумлением узнал, что Сервантес снова попал в тюрьму – на этот раз из-за более серьезных погрешностей, которые обнаружились в его старых отчетах. Я утаил это от дона Луиса. Казалось, для него Сервантес уже умер и обратился в прах.