Евгений Лукин - Три слова о войне

Я много раз проходил по этому коридору с тех пор, как его открыли. Эта смертоносная дорога для меня – святой путь, по обочинам которого подстерегает смерть; он, похоже, символизирует нашу жизнь. Разве не с самого рождения мы непрестанно идем коридором между враждебными мирами, покушающимися на нас из засады? Между Востоком и Западом, между верой и неверием, между городом и селом, между католичеством и исламом, между любовью и презрением, между войной и миром, скукой благоденствия и кипящими страстями, все время между, между… Этого даже асфальт не смог выдержать: состарился и распылился еще до нас, тех, кто еще относительно благополучно переходит коридор с головой на плечах и с нерастраченной надеждой.

Скитаясь годами по горам и долам этой несчастной страны, открываю в именах заброшенных местечек, гор и долин проклятие, которого, наверное, нам никогда не избежать. В музыке топонимов скрыта тайна нашей невыносимой жизни: Зли до, Манита брда, Пияна брда, Морине, Нецвиече, Ядовно, Чемерно, Гладно поле, Смртичи, Звиерина… [1]

Обудовац, Жабари, Лончари, Брчко [2]– тридцать километров, на которые с завидной регулярностью падают или могут упасть снаряды. Никто без великой нужды или неотложного дела по коридору не передвигается.

Надрываются тяжелые грузовики, амортизаторы которых гнутся и лопаются под невыносимым грузом, вязнут телеги с запряженными в них некормлеными лошадьми, форсируют лужи величиной с добрый пруд цистерны с вооруженными контрабандистами (за ночь богатеют!); носятся джипы и лендроверы, набитые офицерами – это настоящая военная дорога, напоминающая Смоленскую из песни Окуджавы: «На дорогу Смоленскую, как твои глаза, две холодных звезды голубых глядят, глядят».

Не доезжая Обудоваца, встречаю похоронную процессию, извивающуюся словно черная змея в пыли. Женщины в черных платьях и платках, мужчины, в знак траура отпустившие щетинистые бороды, и свежий гроб, скрывающий внутри чье-то молодое тело.

В Лончарах – сумасшедшая, разыгравшаяся свадьба в колясках и фиакрах; разукрашены и кони, и сваты, пиликанье скрипок и истерический хохот гармоники. Разгоряченные люди и теплое пиво, которое нам насильно запихивают в машину. Улыбка невесты на ходу – ряд сверкающих белизной зубов и плети черных волос на лице…

Дело чести: отказаться от безопасного, но плохого макадамового шоссе, которое к тому же и длиннее, и выбрать другой путь, через Брезово поле, опасный, пристрелянный вражескими пулеметами, что прячутся на другом берегу Савы в темном кустарнике. По нему несутся с головокружительной скоростью, по воронкам и мелким шрамам, ощущая, как враг наблюдает за тобой сквозь прицел.

Эфир забит разговорами между воюющими сторонами, что ведутся по «моторолам». Проносясь между двумя линиями фронта на штабном лендровере «дефендер», ловим по радио обрывки разговоров одиноких бойцов с той и другой стороны линии ненависти.

«Ну че, може, кто поговорить хочет?» (щелк).

«Ну, я, вот он я, мать твою усташскую [3]!» (щелк).

«Ну че ты, земеля, сразу и материшься…» (щелк).

«Ладно, не будем. Завести тебе музычку?» (щелк).

«А че у тебя есть, чадо?» (щелк).

«У меня все есть! Ты знай только заказывай!» (щелк).

«А «Болеро» у тебя е?» (щелк).

«Что это такое, придурок?» (щелк).

«Эх ты, дяревня! Равель такую музычку сочинил!» (щелк).

«Слушай, дядя! Может, я тебе нашу заведу?» (щелк).

«А давай, запускай!» (щелк).

Потрескивание и шум старой кассеты.

«И ты это музыкой называешь? Эх, ты, дяревня!» (щелк).

«Если не нравится, то вот это послушай…» (щелк).

«Орел вызывает Ястреба, Орел вызывает Ястреба, – вмешивается третий голос. – Ястреб, срочно отзовись!» (щелк).

«Эй, дядя, ты еще здесь?» (щелк).

«Здесь я, чадо, здесь…» (щелк).

Проносясь этой ночью рукавом коридора через Брезово поле, мы слышим звук, от которого леденеет спинной мозг, а некоторое время спустя слышим отделанный взрыв снаряда большого калибра. Мы несемся под ночной огненной дугой. Похоже, кто-то раздобыл огнемет.

(Щелк).

На совершенно голом, необозримом поле, окруженном по горизонту голубыми горами, похожими на мираж, возникает мотель «Европа». Среди пустых столов, словно заколдованные, стоят под пестрыми солнечными зонтиками официанты в галстуках-бабочках. Утомленный дорогой и жаждой, я мечтаю о бокале воды со льдом и двойном кофе, который приведет меня в чувство. Но увы мне!

В «Европе» нет ни воды, ни электричества. Если бы дело было только за Европой, то у нас не было бы даже воздуха. Она лишила бы нас его в соответствии с резолюцией № 666. Сдохли бы мы, как рыбы на песке. Европа бы, наконец, вздохнула с облегчением. Избавилась бы от самых последних живых людей на Старом континенте.