Ирвин Шоу: Солнечные берега реки Леты

М-р Горслин был сед, носил твидовые костюмы, обладал внешностью пикадора и начинал с календарей. Его издательство все еще выпускало массу самых разнообразных календарей, порнографических, религиозных я тематических. Хью был незаменим в составлении календарей, потому что он помнил и когда умер Оливер Кромвель (3 сентября 1658-го), и когда Маркони отправил первое послание по беспроволочному телеграфу через Атлантический океан (12 декабря 1901-го), и дату первого пароходного рейса от Нью-Йорка до Олбани (17 августа 1807-го).

М-р Горслин ценил особые таланты Хью и по-отечески неумолимо пекся о его благоденствии. М-р Горслин верил в гомеопатические средства и живительные свойства сырых овощей, особенно баклажанов. Кроме того, прочтя в 1944 году книгу о комплексах упражнений для глазных мышц, он выбросил очки и стал их ярым противником. В 1948 году он настоял на том, чтобы Хью отказался от очков, и целых семь месяцев Хью мучился постоянной головной болью, от которой м-р Горслин предписал ему лечиться каким-то гомеопатическим средством — от него в голове у Хью возникало ощущение, будто ему туда влепили заряд мелкой дроби. Теперь, появляясь за спиной Хью, м-р Горслин с неудовлетворенностью итальянского генерала, смотрящего на Триест, упрямо таращил глаза на его очки. Со здоровьем дела у Хью были не так уж плохи, но оставляли желать лучшего. Он часто страдал насморком, и глаза его после ленча наливались кровью. Он не скрывал этих своих недостатков и того, что в холодную погоду ему по нескольку раз в час приходилось совершать прогулки в туалет. В этих случаях м-р Горслин нарушал привычное молчание, чтобы прописать ему диету, улучшающую работу носовых каналов, глаз и почек.

Сегодня утром м-р Горслин заходил в комнату дважды. Первый раз он молча простоял за спиной Хью пять минут, потом сказал: «По-прежнему на Соде?» и вышел. В следующий раз он восемь минут стоял, не произнося ни слова, потом сказал: «Форстер, вы полнеете. Белый хлеб», — и вышел. Каждый раз Хью чувствовал знакомую слабость в паху.

Перед самым перерывом в контору влетела дочь. Она чмокнула Хью, сказала:

— Поздравляю тебя, папуля! — и вручила ему небольшой продолговатый пакетик, перетянутый вверху цветной резинкой.

Клэр было двадцать два, и замужем она была четыре года, но упрямо продолжала звать его «папуля». Смущенный Хью открыл пакетик. Там была авторучка с золотым колпачком. Это была четвертая авторучка, подаренная ему Клэр за последние шесть лет: две — в дни рождения, третья — на рождество. Она не унаследовала отцовской памяти.

— Это еще зачем? — спросил Хью.

— Папуля, — сказала Клэр, — ты шутишь!

Хью уставился на ручку. Он твердо знал, что это не день его рождения (12 июня) и, уж конечно, не рождество (25 декабря).

— Не может быть, — недоверчиво проговорила Клэр. — Забыл? Ты?

Хью вспомнил лицо Нарсис за завтраком, ее шмыгающий нос.

— О господи!.. — сказал он.

— Сегодня вечером не вздумай являться домой без цветов, — сказала Клэр. Она беспокойно глянула на отца. — Папуля, ты плохо себя чувствуешь?

— Я в полном порядке, — раздраженно ответил Хью, — а о годовщине раз в жизни каждый может забыть.

— Только не ты, папуля.

— И я. Я тоже человек, — сказал он, но был потрясен.

Он отвинтил колпачок и, низко склонившись над столом, заглавными буквами написал в блокноте: ДВАДЦАТЬ ЧЕТЫРЕ ГОДА. Теперь у него стало восемь авторучек.

— Это как раз то, что мне нужно, Клэр, — сказал он, пряча ручку в карман, — большое спасибо.

— Ты не забыл, что обещал повести меня обедать?

Клэр сговаривалась с ним об этом накануне по телефону, чтобы за обедом, как сообщила она Хью, обсудить с ним ряд серьезных вопросов.

— Конечно, нет, — поспешно сказал Хью.

Он надел плащ, и они вышли. Он заказал морской язык, но потом, вспомнив, что Нарсис за завтраком сказала, что на ужин будет рыба, передумал и заказал баранью отбивную. Клэр заказала жареного цыпленка, уолдорфский салат и бутылку вина, потому что, сказала она, после бутылки вина день кажется не таким печальным. Хью не понимал, почему хорошенькой двадцатидвухлетней девочке необходима бутылка вина, чтобы день не казался таким печальным, но не вмешивался.

Пока Клэр исследовала карту вин, Хью достал из кармана письмо Мортона и принялся за чтение. Мортон просил прислать двести пятьдесят долларов. По его словам, он одолжил «плимут» у одного из приятелей по колледжу и, возвращаясь с танцев, влетел на нем в канаву, а ремонт ему обошелся в сто двадцать пять долларов. С ним в машине была девушка, она себе сломала нос, а доктор потребовал за нос сто долларов, которые Мортон обещал заплатить. Потом шли десять долларов за две книги по этике и еще пятнадцать, пользуясь выражением самого Мортона, для круглого счета. Хью сунул письмо в карман, не сказав о нем Клэр ни слова. «Это еще слава богу, — подумал Хью, — в прошлом году, когда его чуть не выгнали из школы за списывание на экзамене по теории счислений, было хуже».