Леонгард Франк - Избранное. В 2 т. Т. 2

Но вот принц вышел из шкафа, выключил лампу и склонился над кроватью. Матильда почувствовала его губы на своих губах и, вскрикнув, проснулась. Она села на кровати и внезапно увидела себя в зеркале — ее лицо выражало страх и ожидание. В комнату уже проникло солнце, а из кухни шел аромат только что сваренного кофе.

За столом, где могли свободно разместиться человек двенадцать, сидел Паули и размахивал своими длинными руками: он подвигал к себе кофейник, молочник, горшочки с медом и джемом, расставленные справа и слева от него, а потом водворял их обратно, предварительно опустошив наполовину; он хватался то за сахарницу, то за масленку и без труда доставал ковриги хлеба с противоположного конца стола. А его матушка в это время клала себе в рот крошечные кусочки и жеманничала, как принцесса на горошине, которая уже успела состариться. Матильда с удивлением наблюдала за тем, какое гигантское количество пищи поглощал ее двоюродный брат.

— Ну, а теперь пошли!

Накинув на себя легкое летнее платьице — до талии в обтяжку, но с широкой юбкой, — Матильда выпорхнула из дома. Верзила пастор тщетно размахивал тростью, кончик трости никак не хотел достать до земли.

Все кругом отливало серебристо-зеленым, как будто с неба упал гигантский одноцветный ковер и покрыл волнистые холмы, лощины и острые гребни скал.

— Здесь в горах трава ниже. Зато некоторые цветы крупнее, гораздо крупнее, чем у нас, — сказала Матильда, с недоумением разглядывая лиловый цветок чертополоха, такой же величины и вообще точь-в-точь такой же, как малярная кисть карлика, которую она увидела когда-то на опушке леса.

Паули, только что приспособивший для задуманного им благотворительного спектакля комедию «Сон в летнюю ночь», вдруг пришел в восторг от чертополоха — ведь его можно использовать вместо рампы. Заросли дрока и густой кустарник с красными ягодами слева и справа вполне сойдут за боковые кулисы; кусты слегка подымались кверху так же, как и вся сцена — зеленая лужайка, — и тянулись до самой опушки леса — идеального заднего плана. Пастор тут же подсчитал по пальцам, когда наступит полнолуние.

Две недели Матильда только и знала, что вырезала из бумаги, сшивала и склеивала костюмы, придуманные ею же самой.

Полприхода разместилось внизу у рампы и на волнообразных холмах, ярусами окружавших сцену; многим богатым приезжим пришлось сидеть на крышах своих автомобилей. Артисты в ожидании удара гонга — вернее, удара по большой сковороде, принадлежавшей матушке пастора, — схоронились в кустах, служивших им театральными уборными, и за темными стволами на опушке леса. Над всем этим простиралось звездное небо, а на самом горизонте виднелись обнаженные горные вершины.

Когда звук гонга замер вдали, вновь начал свою партию хор цикад, так хорошо гармонировавший с ароматом леса и со светом луны, будто режиссером этого спектакля был сам Господь Бог.

В черных, туго натянутых чулках, которые доходили до коротких штанишек, в шелковой присборенной курточке, с сеткой, под которую были запрятаны тяжелые косы, Матильда — прекрасный мальчик-чужеземец — вышла из кустов дрока к рампе и взяла аккорд на гитаре, украшенной зеленой лентой. Цикады замолкли, и Матильда начала.

«О великий король, поверь мне, ты можешь начать игру, сердце мое — золото. Поистине мне нечего скрывать…»

Приняв красивую позу, как и подобало сказочному герою, Матильда расположилась у куста чертополоха и мечтательно взглянула на короля — Паули, выскользнувшего из боковых кулис. На голове у Паули была золотая повязка, а над ней огромный бумажный цветок чертополоха — королевская корона. В ночной рубашке, доходившей ему до пят, добрый священник казался каким-то высоким зловещим призраком, пришельцем с луны. Кое-кто из прихожан захихикал.

Торжественно опустив свой скипетр, Паули с беспокойством бросил взгляд на опушку леса. Но Матильда недаром так долго и так самозабвенно репетировала с деревенскими ребятишками.

Эльфы в белых бумажных платьицах беззвучно выпорхнули из-за деревьев и сбежали вниз по склону. Правда, кое-кто из них испугался зрителей и так и не решился выйти на сцену, маленькие фигурки мелькали где-то вдали, в темных зарослях, но это только усиливало эффект. Потом вдруг на сцене появились папоротники — двенадцать ребятишек в одеяниях из зеленой гофрированной бумаги, за ними живые колокольчики, одуванчики и травки. А под конец, семеня ножками, выбежал толстый трехлетний карапуз — листок, качающийся от ветра, ему полагалось все время трясти головой, — и с ним в паре самый худенький мальчуган во всей деревне, изображавший былинку; не сгибая колен, он ходил вокруг листочка, время от времени клонясь в разные стороны, как бы от порывов ветра.