Светлана Ермолаева: Страна терпимости (СССР, 1980–1986 годы)

В этот момент открылась дверь, и вошла женщина со шприцем в руке. Она молча откинула простыню и сделала укол в правое бедро. Ксения успела увидеть себя совершенно голой, и что из живота спускается вниз еще одна резиновая трубочка. Женщина ушла. Странно ощущала себя Ксения в эти первые краткие возвращения из небытия. Она видела, слышала, но не чувствовала ни малейшей боли, не было почти ни одной мысли в голове, кроме простой фиксации знакомых предметов где-то в подсознании. Таково было действие сильного наркотика промедола, который кололи ей каждые четыре часа во избежание болевого шока. На обоих плечах точки уколов уже покрылись корочками. Кроме разрыва мочевого пузыря, перелома двух пальцев на руке, у нее был разрыв легкого, перелом седалищной кости и шейки бедра, а также большая потеря крови.

Ничего этого не знала, не ведала Ксения после укола поплывшая в беспамятство – с легким невесомым телом, приятным кайфом в голове, как от шампанского, и мелодичным звуком колокольчиков в ушах…

…Прошло трое суток с приходом в сознание, уходом из него, пока она, наконец, ощутила сильный голод. Медсестра как раз открыла холодильник, и на дверной полочке Ксения увидела яйца.

– Пожалуйста, дайте мне яйцо, – жалобно попросила она.

Женщина, не закрывая дверцу, повернулась в ее сторону и удивленно проговорила:

– Они же сырые…

– Ну и что? Я хочу сырое.

С каким удовольствием, если не сказать наслаждением, пила она мелкими глотками разболтанное в стакане яйцо, ощущая его своеобразный вкус! Несколько дней она сама ничего не ела. Как ее кормили, не знала. Узнав от медсестры о ее первом самостоятельном завтраке, в палату быстро вошла зав.реанимацией, ее звали Зинаида Павловна. Ксения поступила в ее дежурство. И она, едва ли не единственная из всего медперсонала отделения, не теряла веры, что больная будет жить и вселяла эту веру в мать и мужа. Именно она боролась за ее жизнь, дежурила возле нее часами, надеясь на чудо. И оно произошло. Именно в ее дежурство Ксения пришла в себя впервые, что окончательно укрепило веру врача в благополучный исход. Это была ее победа.

– Ну, как ты себя чувствуешь? – обыденно спросила Зинаида Павловна.

– Хорошо, – также обыденно ответила Ксения.

– Может, и не совсем, но я рада, что ты попросила есть. Это первый признак выздоровления. Только есть будем понемногу. И от разговоров пока воздержимся.

– А что у меня с рукой?

– Сейчас посмотрим, – врач осторожно разбинтовала руку, убрала дощечки.

Два пальца остались забинтованы.

– Их пока трогать не будем, не к спеху. Ну-ка, пошевелим кистью…

Ксения двигала кистью, шевелила всеми пальцами и вдруг ощутила непреодолимое желание писать.

– Не могли бы вы мне дать карандаш и бумагу?

Врач глянула на нее не без некоторого испуга: все ли в порядке у больной с головой, совсем недавно, можно сказать, вернувшейся с того света.

Ксения смотрела на нее просяще и… печально.

– Хорошо, я принесу, но сначала – укол.

Больная не ответила, странное, дотоле неведомое возбуждение охватило все ее существо, Она, едва сдерживая его, наблюдала, как врач поменяла пустую бутылочку в капельнице на полную, чья-то кровь снова потекла по ее венам, восстанавливая силы и возвращая жизнь. Наконец, врач вышла и вернулась с ученической тетрадкой и карандашом, положила Ксении на грудь.

– Тебе нельзя утомляться, – сказала она, осмотрела систему и удалилась.

Укол был, вероятно, с более слабым наркотиком и дейст-вовал не так молниеносно как промедол, и Ксения, от возбуждения медленно плывущая в зыбкую легкость и невесомость, не без усилия пристроила в правой руке карандаш, левой прижала к груди тетрадку и начала выводить слабые каракули на первом листке в клеточку. Стихотворение уже созрело в ней, оно жило и стремилось, образуясь в слова и строки, запечатлеться на бумаге. Она записывала его с легкостью, не вдумываясь в содержание, в смысл, в то, почему она, женщина, вдруг пишет от мужского лица.

Последняя строка расплылась в глазах, и она уснула с мыслью: «Почему Бог?»