Светлана Ермолаева: Страна терпимости (СССР, 1980–1986 годы)

Кстати, такое мнение о секретаршах едва ли не всех учреждений и организаций почему-то было однозначным, особенно в среде людей недалеких и необразованных. Вероятно, этому способствовали некоторые популярные писатели и режиссеры. Народ тогда еще верил книгам и фильмам. Врачиха приревновала полуживую больную и мелко, пакостно отомстила ей, подстроив так, что выдали справку при выписке о том, что Кабирова К.А. поступила в реанимацию в состоянии сильного алкогольного опьянения.

По закону ей не полагалась выплата пособия по больничному листу на все время болезни. А Ксения пробыла дома девять месяцев. Закон лучше некуда. Государство отказывало человеку в материальной помощи в несчастье, если он был выпивши: «споткнулся, упал, очнулся: гипс». Кто же застрахован от несчастного случая? Смешно? «Не правда ли смешно?» Но это было потом…

Тридцатого декабря Зинаида Павловна, поддавшись на уговоры, все-таки пропустила Рената в палату. Он встал перед кроватью на колени, плакал и просил прощения. Ксения тоже прослезилась. Он осторожно поцеловал ее в губы и спросил:

– Ксюш, что тебе принести на Новый год? Что ты хочешь?

Неожиданно она попросила:

– Хочу шампанского, Ренатик…

Муж разулыбался обрадовано и пообещал:

– Из-под земли достану! – и на цыпочках вышел из палаты.

Дело в том, что шампанского в магазинах не было. Оно доставалось. В очередной раз правители испытывали людское терпение. Как, впрочем, и задумывалось, в Стране терпимости. Поэтому задание было сложное.

На следующий день в отделении царило оживление, все готовились так или иначе встречать Новый год. В палате витали аппетитные запахи: готовилась праздничная еда. Медперсонал скрывал под халатами наряды, а под белоснежными накрахмаленными колпаками прически. Мать еще с утра принесла в реанимацию праздничное угощение для всех. Все стояло в холодильнике. По просьбе больной, все могло быть тут же подогрето. Но у нее не было ни настроения, ни аппетита. Ну, какое настроение у распластанной лягушки? К тому же она постепенно восстанавливала в памяти дни в Доме терпимости, проводимые в смятении, в душевном расстройстве, и это только усугубляло ее состояние гнетущей тоски. Стихи были мрачные.

В первых числах Нового года ей предстояло расстаться с медперсоналом реанимации, которые все без исключения относились к ней с приязнью, ибо она была терпеливой (еще бы!) больной, без претензий и капризов, несмотря на то, что из такого Учреждения, сотрудники которого вызывали опасение у людей обыкновенных, так называемых обывателей, но – не уважение, тем паче почтение. Если эти сотрудники попадали в обычную хрущобу, а не такую, как у них собственную ведомственную, допустим, совминовскую, то вели себя эдакими цацами, вроде, из царских хором оказались в хижине «Дяди Тома», и создавали массу неудобств хозяевам. Даже уборщица из Дома терпимости ощущала себя причастной к миру дворцов.

Поздним вечером от мужа принесли записку: «Прости, родная. Весь город объездил, но не смог купить. Прости! С Новым годом! Целую. Твой Ренат». Она представила, как он с какой-нибудь пятеркой рыскал по городу (из-за постоянного их безденежья), когда цены на дефицитное шампанское взвинтили втрое, а под прилавком и выше, разочарованно вздохнув, решила спать. У нее совсем из головы вылетело, что дома в стенке лежат две бутылки шампанского, которое она заранее купила в буфете на работе. От огорчения она выпила две таблетки снотворного и вскоре уснула, не дождавшись прихода Нового года.

1981 год. Утром открыла глаза и поразилась яркости освещения в палате. Глянула в окно, а там – неподвижно застыло ослепительно-белое кружевное дерево. В ночь под Новый год выпал обильный снег и шел всю ночь. Едва рассвело, ударил мороз, и все вокруг первозданно засияло, заискрилось слепящей глаза белизной. «Господи, красота-то какая!» – невольно восхитилась Ксения и блаженно зажмурилась: от радости бытия. После сладкой полудремы окончательно проснулась.