Валентин Богданов - Раздумья в сумерках жизни

По принятому в старину обычаю перед зарождением поселения, на самом высоком месте посреди будущей деревни, мужики вскладчину всем миром ставили церквушку, чтобы вознеслась она над домами и огородами своим куполом и крестом, как божественный символ зарождающейся новой жизни. Тогда и шумливая ребятня на улице объявится, и дворняги с радостным лаем будут вместе с ними по улице носиться. И конечно, деревенские петухи обязательно будут вовсю голосить, оповещая хозяев, что потомство у них непременно заведётся, и как-бы подавая пример своим хозяевам тоже заниматься этим полезным делом – заводить деток. Вроде бы так и должно быть, ведь без всего этого деревня мертва.

Выехали за околицу и, проехав около двух километров среди таких же печально заброшенных полей, въехали в старый сосновый бор, грозно шумевший густыми кронами в порывах предгрозового ветра.

Слева перед бором на просторной травянистой поляне увидели небольшое стадо коров вместе с овцами, и я привычно поискал глазами знакомого пастуха Илью, но, к своему удивлению, его не увидел. Стадо коров и овец дружно вплотную сбилось в гурт, беспрерывно отбиваясь хвостами от наседавшего комарья, мошек и носившихся, как истребители, паутов. Всё это свирепое летающее воинство кровопийц тучей висело над стадом и угрожающе гудело на все голоса над своими жертвами. Эх, запалить бы сейчас Илье маленький костерок да подбросить в него свежих хвойных веток, стадо сразу бы прибилось в полосу густого дыма и хоть малость передохнуло от злодейства кровососов, которые беспрерывно донимали коровёнок весь день.

Проехав ещё немного, остановились. Справа от нас ниточкой блеснула маленькая речушка с одиноким рыбаком в резиновой лодке, колыхающейся на крутой волне. И тут, на ветреном взгорке у реки, я неожиданно увидел женщину, которая сидела на старом пне лицом к ветру и беспрерывно отгоняла от себя хвойной веткой налетающих кровопийц. Уж чем-чем, а полчищами кровожадных насекомых, от которых в летний зной спасения нет, наша родная природа с избытком нас наградила. Однако я другой такой страны не знаю и не хочу знать. Это моя малая и большая Родина. Мне она всегда мила такой, какая она есть. Здесь я родился, вырос, детей и внуков вырастил и в иной мир отойду.

«Здесь русский дух, здесь Русью пахнет… и русалка на пеньке сидит», чуть переиначив, повторю слова гения русской поэзии. Так вросла в мою душу жизнь в родном Отечестве, что я стал неотделимой её живой частичкой. Наверняка есть и другие мнения на этот счёт, но они меня уже мало интересуют.

Подъехали почти вплотную к женщине, я открыл дверку и поздоровался. Она, не поворачивая к нам головы, молча и как-то безразлично кивнула в ответ и улыбнулась красивыми полными губами, чуть подкрашенными губной помадой. От такой причуды, доселе невиданной здесь, я обомлел и даже чуть растерялся. Потом нашёлся и спросил про Илью. Она тяжело вздохнула и, не поворачивая к нам загорелого до черноты лица, ещё красивого, равнодушно ответила:

– Помер с перепоя прошлой осенью, как все молодые мужики у нас нынче умирают. Вон там лежит, – кивнула она на белеющие невдалеке кресты, на свежих могилах недавно похороненных её земляков, на неухоженном деревенском кладбище.

– Все парни у нас поумирали взрослыми мужиками. Отслужили в армии, а глупые, вроде малых детишек. Жалко их до слёз, а ничем не поможешь. Работы после развала колхоза не стало, вот и подались в пьянство – на верную погибель. Совсем наша деревня теперь без мужиков осиротела, как в ту войну.

Услышав новости, я тяжело вздохнул, чуть помолчал, раздумывая, о чём бы ещё её спросить, и неожиданно предложил выпить квасу, который мы оставили на обратный путь. Она как-то виновато улыбнулась и отрицательно покачала головой. А я не унимался, придумывая, чем бы ей доставить хоть какую-нибудь приятность в этом комарином аду, где она находилась целый день, и предложил ей перекусить впрок оставшимися у нас продуктами. Она чуть хохотнула, повернулась ко мне лицом, прямо и внимательно посмотрела мне в глаза, чуть прищуриваясь. Видимо, такого глупого доброхота, как я, она встретила здесь впервые и от этого заметно повеселела. Редкие морщинки на её лице, расходящиеся лучиками от глаз, разгладились. Её поразительно синие глаза, резко выделяющиеся на загорелом лице, смотрели с нескрываемым любопытством, и, видимо, она ждала продолжения разговора. А я растерянно умолк, мои мозги будто заклинило, и с наглой бесцеремонностью рассматривал её лицо, ладную фигуру зрелой женщины и, каким-то, чудом сохранившиеся, в деревенской жизни, остатки увядшей девичьей красоты, невидимой тенью, осенявшей её лицо. Тогда спросил про знакомых деревенских мужиков и ребят: