Анри Труайя - Рассказы

Она села в то же кресло, в котором сидела после свадьбы с цветами на корсаже платья. А он, ссутулившийся, трясущийся, придвинул тот же мольберт, на котором когда-то ее рисовал. На мольберте он закрепил большое белое полотно. Хорошо вымыл кисти. Выдавил свежие краски на овальную палитру. Вдруг он испугался, что его пальцы и усталые глаза могут ему изменить. Не растерял ли он свой гениальный дар за то время, пока Люсьенна совершенствовала свой характер?

Неяркий свет осеннего дня лился в запыленную мастерскую. Фрески с интересом наблюдали за схваткой этого упрямого человека со своей судьбой.

— Люсьенна, — сказал Оскар Мальвуазен, — ради всего святого!

Он зажал угольный карандаш своими скрюченными пальцами. Но не успел он прикоснуться к полотну, как грифель сам уверенно заскользил по нему. Еще никогда в жизни Оскар Мальвуазен не рисовал так уверенно. С каждой минутой все четче проступало лицо. Но это было совсем не лицо этой печальной и изможденной старушки. Затаив дыхание, не веря собственным глазам, не помня себя от радости, Оскар Мальвуазен смотрел, как на полотне рождаются контуры удивительно красивой девичьей головки: душа Люсьенны приобрела черты той молодой женщины, на которой он женился пятьдесят пять лет назад. И вот теперь каким-то чудом при помощи карандаша и резинки он воспроизводил ее. Словно душа и тело Люсьенны когда-то разошлись во времени и теперь соединились.

— Раньше твоя душа не была достойна твоего тела, — вскричал он. — А теперь твое тело не достойно твоей души!

Она вздохнула:

— Успокойся, любимый… Ты весь вспотел…

Но Оскар Мальвуазен не слушал ее. Он схватил кисти и палитру. На едва загрунтованном полотне уже сияли краски. Из игры света и тени на полотне рождалась двадцатилетняя Люсьенна с былой улыбкой, красивая, как роза, гибкая, полная энергии…

Уроды на стенных фресках обиженно следили за вторжением этой красивой девушки в их омерзительный мир.

В полночь слуга растопил камин. Люсьенна словно застыла в том же положении. Было что-то торжественное в ее покорности. Наконец Оскар Мальвуазен закончил портрет, он с трудом разогнулся, у него болело сердце.

— На этот раз, — сказал он, — я действительно уловил настоящее сходство.

Жена подошла к нему и через плечо взглянула на портрет. Вдруг он услышал, что она плачет.

— Что с тобой? — разволновался он.

— Как же ты жесток, — прошептала Люсьенна.

— Почему жесток?

— Посмотри на меня и на свою работу. Ты выбрал подходящее время, когда я стала старой и больной, чтобы подарить мне портрет красавицы, которой я была когда-то.

— Но я же нарисовал твою душу.

— Она похожа на тело, которое я когда-то слишком хорошо знала и не в состоянии забыть.

— Но что стоит то тело, о котором ты жалеешь!

— А ты разве не жалеешь?

— Нет.

Она заломила свои узловатые руки. Рот болезненно искривился.

Вдруг она вскричала:

— Я ненавижу ее! Ненавижу!

Залившись слезами, она упала на тахту. Оскар Мальвуазен бросился в кухню за водой.

Когда он вернулся, мольберт был пуст.

Полотно догорало в камине. Люсьенна, выпрямившись, застыла у огня, не сводя с него глаз.

— Портрет! — закричал он. — Что ты сделала, несчастная?

Тогда она повернула к нему свое старческое изможденное лицо.

— Ты не должен сердиться на меня за это! — сказала она.

Анатоль Филатр был печальным мужчиной лет сорока. Бледное, не очень красивое его лицо портил грубо посаженный нос. Глаза у него были круглые и ласковые, как у волнистых попугайчиков. Тонкие усики Анатоль Филатр подстригал в виде фигурных скобок, на китайский манер, за что его и прозвали Сыном Неба.

Он был образцовым мужем и отцом, осознающим свои семейные обязанности. Перебивался он случайными мизерными заработками, в основном выполняя тяжелую, низкооплачиваемую работу. Изможденный, нелюдимый, он изо дня в день в поте чела своего добывал кое-какую еду для своей слабой малышни. Какой работы он только не переделал: рекламировал зонтики, продавал на улице трехцветные авторучки, был и ночным сторожем в универмаге, и статистом в фильмах, которые снимались на плохоньких пригородных киностудиях. Эти съемки я были самым щедрым источником его прибылей. Анатоль Филатр любил очарование декораций и экзотических костюмов, он любил быть рядом со звездами экрана, любил изысканный вкус помады на губах и сладостную усталость, когда в переполненном вагоне метро возвращался домой после съемок вместе со «своим братом-киноартистом». В кино он последовательно играл роли то солидного молчаливого гостя какого-нибудь латиноамериканского посольства, то посетителя прокуренного Гаврского кабачка, или волжского лодочника, горластого и ободранного, или даже евнуха в каком-то восточном гареме с бассейнами, в которых плещутся голые гурии. Но кого бы он не играл — министра, нищего, русского мужика или евнуха, — он всегда прежде всего походил на степенного отца большого семейства. Именно из-за этой неизменной внешности ему и не поручали каких-то более значительных ролей.