Дарья Бобылёва - Сборник произведений

Разумеется, у каждого была своя версия насчет того, куда он мог деться. Ученики полагали, что Луня вышел на карниз и, аккуратно закрыв за собой окно, шагнул в радужные от бензина волны протекавшей внизу Москвы-реки — ведь все знали, что москвовед сумасшедший, но тихий. На уроках он фонтанировал ненужными подробностями, не давая главного — упорядоченной истории города. Луня твердил, что у Москвы нет истории — все слишком зыбко и замысловато, она не может рассказать о себе — слишком много у нее языков и голосов, но у нее есть лицо. Это лицо он и пытался показать школьникам, выпасая их буйные табуны в клубке арбатских переулков и на продуваемой всеми ветрами площадке, с которой стартовали в будущее цитадели Москва-сити, волоча через половину города от памятника Гагарину, космическому Георгию Победоносцу, на Крутицкое подворье, где среди одноэтажных деревянных домиков копались в траве важные куры. Родители регулярно требовали заменить эти марш-броски чем-нибудь более полезным для растущего организма; коллеги-учительницы, которых Луня, на пару с военруком представлявший в школе весь мужской пол, из года в год раздражал своей неприступной чудаковатостью, теребили его вопросами: зачем, зачем ты таскаешь детей по городу, что ты пытаешься им сказать, к чему все эти шаманские танцы вокруг заасфальтированного кусочка земли, над которым в смоге и автомобильном грохоте болтаются наши жилые клетки… Луня только разводил руками. Ведь если бы он мог рассказать, а не показывать, он бы так не мучился. Московские квесты утомляли его самого не меньше, чем подопечных. Однажды он даже получил сотрясение мозга, засмотревшись на арктически-белую колокольню в Коломенском парке и растянувшись, не сводя с нее восхищенного взгляда, на весеннем льду.

Супруга, наплакавшись, убедила себя, что Луня сбежал к «этой». К какой именно «этой», сказать было сложно, но какая-то точно была. От кого-то же приходили по ночам жужжащие эсэмэски, к кому-то Луня улетал в любое время дня и ночи, впрыгивая с разбега в свои крохотные, тридцать седьмого размера ботинки, где-то он пропадал, пока стыли домашние обеды, сын приносил двойки, а супруга страдала. Сначала мучилась молча, потому что и мама, и бабушка учили ее, что только такое страдание украшает женщину. Потом вознегодовала про себя: и как она только клюнула на такого, невзрачного и бестолкового? Не смогла, видно, вынести его раздражающую неприступность, захотела ошеломить и победить чудака, а он сдался без боя, так и не проявив особого интереса. А потом, сообразив наконец, что, невзирая на все ее женские дары, невзирая на котлеты, кротость и сына, свою часть семейных обязанностей Луня выполнять не собирается — да что там не собирается, похоже, он даже не подозревает о необходимости карьерного роста, приличной зарплаты, собственной машины, шубы, в конце концов, — супруга возвысила голос.

Критической громкости этот недовольный гул достиг в день десятилетия сына. Луня, пообещав грандиозный подарок, с таинственным видом повел его в лабиринты старинной промзоны за Павелецким вокзалом. И когда все угнездившиеся в бывших фабриках, конюшнях и конторах магазины, на посещение которых надеялся ребенок, остались позади, Луня сказал:

— Смотри!

Сын увидел древнее здание из обглоданного временем кирпича, темное и величественное, похожее не то на родовой замок лорда, хранящего страшную тайну, не то на наполненный хрустальным пением готический собор.

— Что это? — спросил сын.

— Холодильник, — дрогнувшим от восторга голосом ответил Луня.

В старинном кирпичном замке некогда действительно находился хладокомбинат. Это был один из подброшенных Москвой домов-сюрпризов, бережно хранимых Луней для самых близких. На их защиту он и бежал в любое время дня и ночи: уставшая московская земля стоила смертельно дорого и слишком многие хотели ею полакомиться. Луня никогда не видел вблизи людей, по указаниям которых ломали его дома, но они часто ему снились. Одетые в переливающиеся костюмы с галстуками, они ползали по земле и жадно ее поедали, снося огромными руками-экскаваторами целые кварталы. Рушились сливочно-желтые особняки, где до седьмого пота плясали на балах томные прабабушки, и многоэтажки более близких времен, где бабушки гремели кастрюлями на общих кухнях, и здания загадочного предназначения вроде бывшего хладокомбината — самые причудливые и самые уязвимые. Просыпаясь в ужасе после этих снов, в которых Москву лишали лица, затирали его шеренгами одинаковых новостроек и бесконечных торговых центров, Луня мчался к своим соратникам, таким же влюбленным чудакам и неврастеникам. Вместе они караулили приговоренные дома, которые по ночам рушились особенно звонко и горели особенно ярко, составляли пылкие письма, требуя от непонятливых чиновных людей даровать этим домам спасительную историческую ценность. Изредка побеждали, но в основном просто снимали на видео свои поражения и выкладывали ролики в интернет, чтобы все содрогнулись, глядя, как вгрызается ковш экскаватора в нерентабельную красоту, и больше такого не допускали. Вечно возмущенные обитатели интернета содрогались — и через пару минут забывали об увиденном навсегда.