Георгий Турьянский - MOSKVA–ФРАНКФУРТ–MOSKVA [Сборник рассказов 1996–2011]

Так пролетело лето. Начался новый учебный год. Как-то раз они подошли к будке для приготовления шаурмы, продавец остолбенело уставился на Катю и страшно долго делал свою работу. Видимо, и у него в голове зашумело. В конце концов, свою трубочку с мясом он выронил на пол.

— О-от, шайтан, выскользнул. Скользкий какой. О-от, шайтан.

Он двумя пальцами взял шаурму с пола, как берут змею. Но не выбросил её, а отложил в сторону, чтобы чуть позже предложить следующему покупателю. Потом стал готовить заново, отрезал новый кусок и протянул Кате завёрнутый в фольгу мясной деликатес.

Сели на лавочку. Когда Катя доела свой кусок то, увидела в шаурме бумажку с телефоном и показала её Косте. Костя напрягся.

— Смешной дядька, — сказала Катя и выбросила телефон. — Я с твоего позволения покурю, а то луком пахнет.

Костя сморщился. Они сидели довольно долго, отвернувшись друг от друга, в молчании.

— Ну, ладно, расскажи, думал сегодня обо мне? — повернула Катя своё лицо, выпустила последнюю струю вверх, бросила окурок в сторону.

От близости зелёных глаз у него закружилась голова и закололо в груди.

— Думал, — ответил он. В его словах не было ничего кроме чистой правды.

Хотелось верить, у них с Катей всё будет по-другому, в смысле, чище и возвышеннее, чем в номерах общаги. Но что скажет отец, Цыганков-старший, по поводу костиного выбора? Вряд ли одобрит.

Вокруг ходили неосторожные прохожие, один из них бросил в урну стаканчик от мороженого, но не попал. Катя кривила губы.

— Куда бы нам теперь пойти? — спросила Катя, цепляясь взглядами за мешавших ей людей.

— Что? — ответил влюблённый по уши Костя.

Катя сидела совсем близко и злилась на застенчивого кавалера, которому мешали не прохожие, а собственные руки, вымазанные в майонезе. Теперь они смотрели друг на друга не отрываясь. Вдруг Костя приблизился к Кате, или это Катя неосторожно так пододвинулась. Но в одно мгновение он коснулся Кати губами. Ощутил лёгкий привкус её тела, запах табака и шаурмы.

Катя резко отстранилась и засмеялась.

— Неопытный. Первый раз? Кто же целуется, наевшись лука?

Костя покраснел и ничего не отвечал. Это было какое-то наваждение. Потом им надоело сидеть, они поехали на «Пушкинскую» и пошли по бульвару, как тогда, в первый раз. Прошли ещё, наверное, километр.

— Поехали ко мне, — предложила Катя.

В квартире на первом этаже пахло тем же запахом, что и от Кати. Когда они вошли, в доме кто-то был.

— Мама, — сказала Катя и обречённо вздохнула.

Из кухни показалась женщина очень похожая на свою дочь, но с морщинами и располневшая. Она не стала здороваться с Костей, а только помахала ему половником. На табурете, спиной сидел высокий человек в кожаной куртке, какие носят пилоты. Он даже не обернулся.

— Не обращай внимания, отчим приехал, пошли, — объяснила Катя.

Костя робко прошёл в комнату. Сели на диван. Катя стала показывать ему свои работы, картины. Иногородний студент никогда раньше ничего подобного не видел. Вернее видел, в журнальных репродукциях. На выставках и в музеях именно такие, скорее всего, и висели. Он взял одну, приличных размеров и стал вертеть её и так, и эдак. На поле из жёлтого сена стоял человек с граблями на плечах. Лицо было лишь очерчено, из глаз текли слёзы. На других картинах тоже были люди с серпами и граблями. Голова Костика совсем отказывалась работать. Это ты сама так? — удивлялся он. — Что это? Как ты это делаешь? — только и мог пролепетать в восторге Катин гость.

— Я с шести лет была в художке, — ответила Катя легко и беззаботно, словно быть с шести лет в «художке» — дело ясное и совершенно рядовое.

— Где-где?

— В художке, в художественной школе. Мы так её называем.

— Кто это, «мы»?

Катя засмеялась.

— Ну, художники. Мой папа. Он тоже художник, только с нами давно не живёт.

— Катя, если мы поженимся, я… не знаю. Я… очень тебя стану любить, — признался Костя и покраснел. Глаза и длинные ресницы его часто хлопали. — Но ты должна обещать мне изменить свою жизнь…

Катя не дала договорить, засмеялась, сама прижала Костю к себе и на сей раз умело поцеловала его в губы.

— Вот как надо.

На обратном пути Цыганков всё думал, про незримых своих соперников: поклонников, художников. В руках он бережно нёс подаренного ему крестьянина с граблями. Когда пришёл в общежитие, первое, что ударило в нос, запах немытой посуды.

— Из тебя моча течёт, — пробубнил Кондратенко в сторону.

Костя уперся взглядом в жирное пятно на штанах, достал из кармана фольгу и снял пиджак. Он рассказал соседу, как гулял с Катей, про будку с шаурмой и про отчима, про маму, папу и «художку». Показал картину.