Элисон Скотч - Мелодия во мне

– Один из моих приятелей, он продюсер, посоветовал мне посмотреть выпуск программы «Портреты американцев», в котором показали интервью с вами. И вот когда они стали демонстрировать работы Френсиса, сделали такую ретроспективу, что ли, и тут я вспомнил! – Джаспер энергично встряхивает головой. – Бог мой! Какой же я никудышный друг! Клятвенно обещал Френсису позаботиться о вас, проследить за тем, как вы растете, взрослеете, и не сдержал своего слова… А теперь еще и вот это! Ведь ваш отец оставил для вас одну вещь. А я начисто забыл о ней. Честно! – Аэронс берет свою сумку, небрежно вешает ее на спинку стула и извлекает оттуда то ли блокнот, то ли небольшого формата альбом, и тут же подсовывает его мне. – Ваш отец хотел, чтобы это принадлежало вам. Он сказал мне незадолго до того, как решил… как решил уйти, что хочет, чтобы эта тетрадь хранилась у вас, но только отдать ее вам я должен был лишь тогда, когда вы станете совсем взрослой. – Он делает выразительный жест рукой. – И снова я подвел его! Вот что делает время с мозгами. Полнейший склероз!

– А чем вы занимались все эти годы? Как жили? – интересуюсь я, как будто мне есть дело до его жизни. Но я с дотошностью патологоанатома копошусь в трупах, коими полнится моя прошлая жизнь, пытаюсь разъять их на малейшие составляющие и изучить потом каждую из них.

– Жил… как живут все. Занимался живописью, женился, лечился от алкогольной зависимости, потом развод, запои стали повторяться. Не часто, но все же…

Джаспер пытается улыбнуться, но улыбка получается кривой.

– Грустно! То есть и у вас не получилось справиться с теми демонами, которые поселились в вашей душе. С ними трудно совладать, да?

– Ваш отец понимал это, как никто.

– Вы полагаете, мне следует пожалеть отца?

– Да нет! Вовсе нет! Мы, художники, ведь особый народ. По большей части наши души измучены и искалечены. Но по сути, для всех нас живопись – это не столько способ самовыражения, сколько та самая попытка изгнать демонов, угнездившихся в наших душах. Вашему отцу это удалось как никому из нас.

– То есть вы хотите сказать, что ему все же удалось в конце концов побороть их?

– Не вполне! – Джаспер издает короткий смешок. – Скорее я имею в виду первое. Ему удалось полностью раскрыть себя в своей живописи. Но вы можете понимать мои слова как угодно.

– Мама рассказала мне, что у них с отцом было полно проблем. Впрочем, у каждого из нас есть свои проблемы.

Муж-обманщик, к примеру. Или твои мозги, которые вдруг отказались тебе служить. Да что говорить! У меня этих проблем пруд пруди. Я открываю тетрадь.

– Что здесь? Его наброски? Отдельные зарисовки?

– Причем самые лучшие. Если честно, то когда он вручил мне эту тетрадь и попросил со временем передать ее вам, то я даже не удосужился пролистать ее. Просто взял и сунул в какой-то дальний угол. Да и потом руки как-то все не доходили. К тому же я понимал, что все эти наброски и зарисовки очень личные.

– То есть это типа его дневника?

– Не совсем дневник. Тут отдельные зарисовки, эскизы, наброски, но и от дневника тоже что-то есть. Наверняка есть. Я помню, в детстве вы много рисовали сами. И ваш отец считал, что у вас получается совсем даже неплохо. А потому, наверное, в ваших словах есть доля истины. Это – своеобразный живописный дневник вашего отца.

– Ну, положим, я бы никогда не смогла подняться до тех высот в живописи, которые покорились моему отцу. К тому же если бы я руководствовалась своим собственным призванием, то выбрала бы музыку.

– Сейчас такие умозаключения вам делать гораздо проще, – возражает мне Джаспер. – С учетом нажитого опыта. Все мы, знаете ли, богаты задним умом.

Я молчу в ответ. А что сказать, если у меня на сегодняшний день нет ни грамма нажитого опыта?

Джаспер тоже замолкает, молча разглядывает, как бармен управляется с кофейным автоматом за стойкой бара.

– Ваш отец никогда не отличался особой общительностью. Разве что водка порой развязывала ему язык. Примет на грудь и тогда начинает изливать свою душу. А так он главным образом выражал себя посредством своих работ. И пожалуй, именно неразговорчивость в чисто человеческом плане сделала из него такого великого художника.

– Получается, что все эти наброски – это разговор отца со мной? – Я указываю пальцем на тетрадь: выцветшая от времени сероватая обложка, пожелтевшие страницы, обтрепанные края по уголкам. Какое-то время я молча пережевываю булочку, потом глотаю кусок.