Элисон Скотч - Мелодия во мне

Джаспер энергичным движением руки рассекает воздух.

– Словом, в один прекрасный день он понял, что с него хватит, что он сыт по горло всеми этими удушающими условностями, а потому, когда он полунамеком заявил мне, что… уходит , я не стал уточнять, что и как. Ведь его слова могли означать что угодно. К примеру, решил свести счеты с жизнью или просто круто изменить свою жизнь.

– То есть вы даже предполагали, что он может совершить самоубийство? – Я почувствовала, что задыхаюсь, что мне катастрофически не хватает воздуха. Такая своеобразная эмоциональная реакция организма, спровоцированная скрытыми в глубинах моего сознания воспоминаниями. Да, я не могу сейчас их воспроизвести, достучаться до тех уголков памяти, где они хранятся, но они есть!

Я вижу, как резко дергаются у него плечи, словно от удара. Но вот он, кажется, уже вполне овладел собой и готов ответить, но в эту самую минуту ко мне подбегает мама. Она почти отталкивает меня в сторону. Красное вино из бокала, который она держит в руке, тонкой струйкой льется на мое светло-серое платье.

– Боже! – восклицаем мы одновременно.

Джаспер осторожно берет маму за локоть, но она тут же вырывает свою руку, делая вид, что не замечает его присутствия.

– Здравствуй, Индира! – здоровается он с нею. – Рад видеть тебя в добром здравии.

Она поднимает на него глаза и изображает на лице фальшивое изумление. Дескать, а я вас и не приметила!

– Ах, это вы, Джаспер? Джаспер Аэронс! Я вас даже не узнала! Столько времени прошло…

Все мы трое отлично понимаем, что это – ложь, но продолжаем разыгрывать перед остальными глупейшую комедию. Чтобы хоть как-то разрядить ситуацию, Джаспер отходит к столику с закусками и заимствует у официанта несколько салфеток. Я трогаю стремительно расползающееся по ткани пятно. С этим надо что-то делать. И немедленно! Пока я окончательно не приобрела вид человека, в которого только что стреляли. Ничего себе шуточка! Жертва покушения на вечере, устроенном в ее честь!

– Послушайте! – успевает сказать мне Джаспер перед тем, как я намереваюсь укрыться в одном из служебных помещений галереи для того, чтобы без свидетелей привести себя в божеский вид. – Хочу, чтобы вы знали! Он бы очень хотел, чтобы вы снова обрели полноценную жизнь и были счастливы! Ведь он любил вас больше всего на свете! Понимаю… Сейчас вы этого не помните… но постарайтесь хотя бы не забывать о том, что я вам сказал .

Я мысленно прокручиваю его слова еще раз, уже сидя в своем прежнем кабинете, куда меня препроводили. Я предусмотрительно прихватила с собой бутылку содовой, стащив ее прямо со стойки бара. И вот теперь сижу, промокаю пятно бумажными полотенцами, обдумываю слова Джаспера. В кабинете тихо. Шум и гам, царящий на вечере, остался там, внизу, за закрытыми дверями моего кабинета. Рабочее кресло издало протяжный писк, когда я уселась в него. Добро пожаловать в старую жизнь! Я внимательно разглядываю обстановку. Массивный письменный стол, внешне непритязательный, но сочетающий в себе элементы антикварной мебели с современными офисными удобствами. В левом углу стола возвышаются три аккуратные стопки бумаг. Скорее всего, контракты, догадываюсь я. Рядом с принтером валяется с десяток писем, полученных по электронной почте. Наверняка ничего серьезного. Обычная почтовая макулатура. Бесконечная череда воззваний и обращений от начинающих художников, искренне убежденных в том, что мы с Рори способны изменить их творческую судьбу и их будущее как художников, если предоставим им бесплатное место для экспозиции своих творений на стенах нашей галереи.

Я бегло пролистываю календарь-ежедневник, лежащий рядом с компьютером.

Запись, сделанная шесть недель назад: Сан-Франциско, Хоуп Кингсли.

На следующей неделе нахожу еще одну запись: ультразвук, срок – девять недель.

Чувствую, как сжимается сердце в порыве внезапного горя. А ведь я даже не подозревала о том, что оно все это время жило во мне, пока не увидела вот эту запись в своем ежедневнике. Значит, я уже точно знала о своей беременности! Ребенок, которого я потеряла, – это какой-то фантом, призрак. Нечто неосязаемое, то, что я никогда не смогу подержать в руках, прижать к себе, я даже не помню ничего из того, что связано с ним. Но все равно, осознание того, что я его потеряла, гнетет своей безысходностью. Еще более сильной из-за того, что я ничего не помню и не могу вспомнить. И вот она, эта боль, тлеющая во мне все это время… прорвалась наконец наружу. А запись – это лишь еще одно вещественное доказательство того, что меня выпотрошили, словно тушку птицы, которую собираются зажаривать на вертеле. Снова и снова я пытаюсь пробраться в запертые уголки моего сознания, чтобы получить ответы на свои вопросы. Что я собиралась делать? Точнее, что мы собирались делать? Поступить, как все? То есть понадеяться на то, что ребенок спасет наш брак? Или я решила рожать его без отца? Стать матерью-одиночкой… А может, я вообще вознамерилась избавиться от нежелательного младенца?