– Да! – продолжаю я. – Я вижу перед собой мать, которая ничему не научилась на собственных ошибках. На собственных чертовых ошибках! Напротив! Она изо всех сил толкала меня повторить их, пользуясь моей незащищенностью и слабостью. Кто, в конце концов, уговаривал меня принять обратно своего негодяя-мужа, а? Тебя спрашиваю!
– Ты ничего не понимаешь! – Мать поднимается со скамейки, и голос ее срывается на визг. – Разве я только одна виновата во всем? А ты сама?
– Уж будь любезна, уволь меня от участия в своих запутанных играх! И не смей говорить мне, что я понимала, что делаю, когда уговаривала меня простить Питера. Потому что я… потому что не знаю уж, зачем и как судьба пощадила меня и оставила в живых после авиакатастрофы, но я в тот момент была младенцем, только-только появившимся на свет. Это ты понимаешь? Как можно утверждать, что я самостоятельно принимала свои решения и поэтому сама несу за них ответственность, если я ничего не помнила? У меня не было никакой информации, кроме той, которую сообщала мне ты. Вот я и принимала решения, опираясь на твою информацию.
– Нет, нет, не об этом сейчас речь, – говорит мама уже более спокойным тоном и снова садится. – Я имела в виду прежде всего твоего отца. – Она вздыхает и меняет позу. – После того как я забрала тебя в то лето, ты наотрез отказалась говорить об этом инциденте. Ты даже отказалась признать случившееся. А на меня была страшно зла за то, что я тебя увезла отсюда и нарушила твои летние планы. Злилась не передать как.
Я прищуриваюсь и стараюсь вспомнить. Интересно, какой процент правды содержится в этом отфильтрованном сообщении?
Постепенно отдельные фрагменты воспоминаний начинают складываться в целостную мозаику. Вот мы возвращаемся домой, катим по автобану в своем многоместном автомобиле. В салоне духота, страшно жарко сидеть на сиденье из кожзаменителя. Рори сидит впереди и все время крутит настройку радио, прыгая с одной станции на другую. Звук то глохнет, то вновь прорезается. Атмосферные помехи действуют мне и на и без того взвинченные нервы. Синяки на руках уже проступили к тому времени в полную силу, поэтому я вынуждена была напялить на себя спортивную рубашку Веса с длинными рукавами. Как будто если спрятать синяки от посторонних глаз, то они исчезнут сами по себе. Я тупо уставилась в мамин затылок, разглядываю завитки, выбившиеся из-под резинки, которой перехвачен ее конский хвост, и самым искренним образом желаю, чтобы она умерла. Я желаю ее смерти со всем неистовством девочки-подростка. Чтоб ты сдохла! С ненавистью смотрю, как развеваются пряди ее волос на ветру, ворвавшемся в открытую форточку. А по радио поет Боб Дилан, и его песня звучит таким диссонансом с теми мыслями, что крутятся в эту минуту в моей голове. «Пусть твое сердце навсегда останется верным, пусть всегда звучит твоя песня, а сама ты будешь вечно молодой». А я между тем придумываю все новые и новые изощренные способы того, как убить собственную мать.
– Продолжай, – коротко роняю я, обращаясь к матери. Кажется, на сей раз она не солгала и сказала правду.
– Я пыталась заставить тебя сходить на прием к психотерапевту. Но в те годы психотерапевты были еще такой редкостью. Мало кто вообще тогда о них слышал. – Кажется, мама вот-вот снова вернется в свой прежний образ и примется увещевать меня, уговаривать, и все такое. Но нет! Она тут же спохватывается, понимает, что допустила промах, снова откашливается и продолжает свой монолог: – Само собой, ты наотрез отказалась. Уединилась в гостевом домике и рисовала целыми днями напролет, с утра до позднего вечера. И точно как отец, включала музыку на полную громкость. Представления не имею, что это могло означать. Будто ты посылала ему какое-то сообщение от себя или таким образом компенсировала его отсутствие рядом. А спустя несколько недель отец вернулся… неожиданно, внезапно… Свалился как снег на голову. Помню, ты выбежала на лужайку перед домом, бросилась к нему с объятиями, готова была съесть его от счастья. Словом, растаяла, растеклась, все забыла и простила. Вы оба тогда сделали вид, будто ничего такого между вами и не произошло.
– А что потом? – спрашиваю я, хотя уже начинаю вспоминать, что было потом. То есть вспоминает какая-то моя часть. И если бы она, эта часть, согласилась копнуть глубже, порыться в закоулках памяти как следует, то тогда, пожалуй, я сама могла бы рассказать матери о том, что было потом. Несколько месяцев отец прожил вместе с нами, и все это время он отчаянно сражался со своими демонами, пытаясь побороть их, а потом снова ушел, и на сей раз навсегда. Первое время я отказывалась поверить в это «навсегда», все ждала, что он вернется, надеялась, что меня отец любит больше, чем самого себя, что он любит меня больше всего на свете, но шло время, и наконец до меня дошло: нет, не любит, нет, не вернется. Это открытие перевернуло тогда во мне все. Я перестала видеть и различать краски и линии. Мир в одну секунду стал для меня исключительно черно-белым. Я забросила живопись (назло ему), перестала сочинять музыку (назло себе самой), я разучилась радоваться, наслаждаться жизнью, впитывать в себя все то хорошее, что она дарит. И так я жила вплоть до самой авиакатастрофы, которая все обнулила и привела меня как бы в исходное состояние.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу