Элисон Скотч - Мелодия во мне

Когда Вес находит меня, мои ноги уже успели превратиться в самые настоящие ледышки, и я пытаюсь согреть их, упрятав под себя. особого согревания не происходит, но никто ведь не неволил, сама сунула ноги в холодную воду.

О приближении Веса мне сообщает все то же треньканье досок: треньк, треньк, треньк . В самую первую минуту я даже не поворачиваю в его сторону голову. Мало ли кто там сейчас торчит за моей спиной? Список моих врагов и обидчиков велик. По сути, все, кого я, как мне казалось, любила. Питер? Пожалуйста, будь добр! Убей меня прямо сейчас! Мама? Я сама ее утоплю сию же минуту, прямо здесь, в озере. Андерсон? Приходи попозже, ладно?

Но пришел Вес. Он осторожно касается моего плеча.

– Привет!

И в ту же самую минуту я чувствую, как спадает напряжение, сковавшее меня изнутри. Я поворачиваюсь на его голос, щурюсь на неярком октябрьском солнце, прикрыв глаза правой рукой, и пытаюсь изобразить на лице нечто похожее на улыбку.

– Мне удалось ускользнуть еще до того, как они заметили мое исчезновение, – первым делом сообщает он мне.

– Прости за то, что я тут организовала для тебя самое настоящее цирковое представление. – Я выключаю музыку. – Сказать по правде, я и подумать не могла, что они всей сворой потащатся вслед за мной.

– Никто бы не подумал. Но они у тебя такие…

– Прости, не совсем тебя поняла.

– Я говорю, твоя родня. Они всегда обращались с тобой довольно бесцеремонно. Вот что я хотел сказать. – Вес жестом показывает на мой айпод и констатирует очевидное: – Музыку слушаешь?

– Рори привезла мне в больницу эти записи сразу же после крушения самолета. Сказала, что записала все мои самые любимые мелодии из той моей прежней жизни. Они помогают мне кое-что вспомнить. Крохи, конечно, но все же… понемногу возвращают мне память.

– Ты всегда любила музыку, сочиняла такие забавные песенки, самые настоящие музыкальные пародии, причем писала на собственные стихи. И в них подшучивала надо мной, подначивала, дразнила… Наверное, мстила за то, что однажды я довольно бесцеремонно столкнул тебя прямо в воду в тот момент, когда ты пыталась вскарабкаться на пирс. – Вес улыбается, я тоже. – Так что же ты хочешь узнать у меня? – спрашивает он после короткой паузы.

Я невольно рассмеялась, услышав его вопрос.

– Знаешь, мне уже до чертиков надоели все мои якобы благодетели, которые постоянно подбрасывают мне всяческие небылицы. Получается, что у каждого из них есть своя версия моей прошлой жизни, но еще не факт, что те истории, которые они плетут, правдивы.

– Ты всегда была умна не по годам. Что правда, то правда. Конечно, я с радостью помогу тебе. Честно! Помогу по мере возможности заполнить те пустоты в твоей памяти, которые ты пока не можешь заполнить самостоятельно.

Я благодарно улыбаюсь ему. Мой брат действительно очень добрый человек. На какое-то время мы оба погружаемся в молчание. Деревья обступают нас со всех сторон. Я бросаю на Веса пристальный взгляд. Он отрешенно смотрит куда-то вдаль, словно пытаясь увидеть что-то на другом конце озера. Прозрачный осенний воздух позволяет мне разглядеть его лицо в мельчайших подробностях. Те же самые голубоватые глаза в красно-коричневую крапинку. Разве что солнце Вирджинии и два десятилетия сделали свое дело. В уголках глаз залегло множество тонких, едва заметных морщинок. И лоб тоже испещрен морщинами, но прядь выгоревших добела волос падает ему на лоб и скрывает морщины. Да, сейчас я вижу перед собой те же самые глаза, которые запечатлел отец в своем альбоме. И эти глаза пристально наблюдают за мной. Возможно, отец, как истинный любитель криптограмм, оставил мне зашифрованное сообщение, в котором попытался донести до меня очень важную информацию. Дескать, есть на этом свете человек, родной тебе человек, который всегда будет защищать тебя, даже тогда, когда я, твой отец, уже больше не смогу быть рядом с тобой. Откуда ему было знать, что альбом попадет в мои руки лишь много-много лет спустя после того, как он передал его на хранение своему ближайшему другу. Но в конце концов отцовская тетрадь все же досталась мне, правда, уже тогда, когда я потеряла память. И этого тоже отец никак не мог предвидеть. А я, начисто лишившись любых воспоминаний, так и не сумела понять, что именно хотел сообщить мне отец, о чем предупреждал, что наказывал.

А может, я сейчас все намного усложняю? А на самом деле все гораздо проще. И отец всего лишь хотел, чтобы какая-то часть его оставалась рядом со мной и после того, как он уйдет от нас навсегда. Такой своеобразный заключительный акт из пьесы про его вселенский позор и дурную славу. И может, мне уже давно пора перестать ностальгировать о тех временах, когда он был рядом? Перестать идеализировать его роль и влияние на меня, видеть в нем источник своего вдохновения и смысл всей своей жизни… Может быть, это его такое последнее «прости-прощай», в котором он попросил прощение за то, что требовал от меня слишком многого, а я так не смогла оправдать его ожиданий. Но при этом он не стал разочаровывать свою любимую старшую дочь, даже поняв всю тщетность собственных надежд вырастить из меня гения. Наверное, он вовремя почувствовал, в какую западню могут завлечь меня тщетные надежды, если я вовремя не остановлюсь. Или если меня вовремя не остановят другие. А еще отец просил у меня прощения за то, что не позволил мне заниматься музыкой, которая всегда жила, бурлила, пела в моей душе.