Элисон Скотч - Мелодия во мне

Он молча кивает в знак того, что информация принята к сведению. Как и то, что в человеческих отношениях существует пределы, за которые не стоит заходить. И вот она, моя красная линия, через которую я уже не переступлю. Пусть я свалилась на землю бог знает с какой высоты и осталась, по воле странных случайностей, в живых, но это вовсе не значит, что мне не больно, когда меня щелкают по носу, или что я стану подставлять другую щеку, когда меня ударили по одной.

– И все же постарайтесь простить ее, – говорит Андерсон примирительным тоном, включает зажигание, и мотор немедленно отвечает ему негромким урчанием.

– И это советует мне человек, который не может совладать с собственными эмоциями!

– Нет, это говорит вам человек, который раньше никогда не утруждал себя тем, чтобы думать о других. Так ведь проще жить, не правда ли? Но проще – это не всегда означает лучше.

Наверняка снова вспомнил старого студенческого дружка. Да, насколько проще была их тогдашняя жизнь. Забрасывай себе шмотки в машину, и перед тобой открытая дорога до самого Лос-Анджелеса. Конечно, лучше бы было снова повторить то веселое путешествие вместе с приятелем вместо того, чтобы ломать себе голову над всеми проблемами, которыми полнится его нынешняя жизнь. Сколько же горя принесла она нам обоим. Помнится, даже терпеливая Саманта сказала мне в госпитале: Какая жалость, что нам уже никогда не будет по двадцати одному году. С той лишь разницей, что на момент своего совершеннолетия я была совсем на такой, какой хотела бы быть.

– Так позвоните своему приятелю. Еще не поздно.

– Позвоню, обязательно позвоню ему. Я растерял почти всех своих старых друзей, когда все в моей жизни завертелось и пошло наперекосяк.

Андерсон сигналит фарами и выруливает из гаража на Бродвей, потом берет курс на Ист-Энд и далее на хайвей, ведущий на Юг.

– Так куда мы все же конкретно направляемся? – интересуется он у меня.

– На Юг. Пока просто на Юг.

Если честно, то я пока и сама ни в чем не уверена до конца. Пожалуй, в Шарлоттсвилл. Эту точку на карте нашего маршрута я хорошо помню. Все остальное пока остается под вопросом. Слышу, как звонит мой мобильный в боковом кармане, достаю его и отключаю телефон.

– Джейми, – коротко сообщаю я Андерсону и включаю режим «Недоступен». Мобильник выдает разухабистый мотивчик в стиле кантри. Его в свое время закачал в качестве позывного сигнала для меня Питер. Сигнал отзвучал, и телефон отключился.

– Я никому ничего не скажу. Обещаю! Если вы ждете от меня подобных заверений…

Андерсон смотрит на меня с улыбкой.

– Можете рассказывать. Сейчас это уже не важно.

– Но я все равно буду молчать. Вот вы, к примеру, своим доверяли, верили всему тому, что они вам говорили. Сами-то вы ведь все равно ничего не помнили. И они вели вас, как овцу на привязи. Что же до Джейми, то они с Пейдж узнали много чего такого, чего пока не знали вы.

– Мои, как вы их называете, поступили неправильно. Только и всего.

– И все же всех их можно понять и даже в какой-то степени оправдать. – Мы въезжаем на скоростную трассу. Андерсон опускает солнцезащитный козырек. – В любом случае Джейми помог вам найти ответы на многие ваши вопросы. А получить ответ на свой вопрос – разве этого мало?

– Немало. Особенно если отбросить в сторону тот факт, что все это время он откровенно манипулировал мною, сделал из меня обычную пешку в своей гигантской шахматной партии. Вот это и есть вся правда про Джейми.

– Хорошо, пусть так! Но забудем про него, и все тут. У нас с вами есть вещи и поважнее, чем Джейми. А потому не тратьте попусту свои силы на него. Берегите их для другого.

Я ласково сжимаю его плечо.

– Вы прямо мой персональный будда.

– Пытаюсь стать таковым, – снова улыбается Андерсон. – Вы же знаете, я стараюсь изо всех сил стать лучше, коль скоро поклялся самому себе в этом. А что с Питером? Неужели не захотите услышать от него хотя бы слово?

Я раздраженно вздыхаю. Меньше всего на свете мне бы хотелось во время нашего путешествия говорить о Питере. Я вообще не хочу иметь с ним ничего общего. Будь моя воля, я бы с большим удовольствием притворилась, что его и вовсе нет на белом свете. И никогда не было. И в верности до гроба я ему тоже не клялась перед алтарем, и не носила под сердцем его ребенка. Хотя чего уж там греха таить? Все мы задним умом богаты. Понимаю, что мне хотелось бы стереть из своей памяти Питера точно так же, как проклятая амнезия уничтожила все остальное. Но врожденное чувство иронии сохранилось. И слова Лив я пока еще хорошо помню. А она ведь много раз повторяла мне, что моя главная проблема как раз и состоит в страстном желании забыть Питера и все, что с ним было связано.