Сарей Уокер - Диетлэнд

— Без боли я больше не буду собой.

— Да, боль занимает много места. Но что, если заполнить дыру внутри чем-нибудь другим. Любовью, например? В нашу первую беседу ты сказала, что хочешь быть любимой.

— Не могу представить, чтобы кто-то полюбил меня с такой-то внешностью.

— Просто потому, что ты никогда не позволяла себе представить это. Как кто-то искренне полюбит тебя, если ты сама себя ненавидишь?

— Я знаю, чего ты хочешь, Верена. Хочешь, чтобы я отменила операцию. Осталась такой. — Я провела руками по животу. — Я не знаю, как жить той жизнью, которой ты просишь меня жить.

— В «Доме Каллиопы» много женщин, которые избрали иной путь. Это возможно.

— Значит, мне придется жить в «Доме Каллиопы» всю оставшуюся жизнь?

— Нет, конечно. Думай о «Доме Каллиопы» как о промежуточной станции.

Я взяла блокнот Литы — он лежал рядом со мной на кровати — и снова пролистала те страницы, где она писала о мужчинах, которые фоткали меня в продуктовом магазине и смеялись, о подростках, которые меня оскорбляли.

— Думаю, все же есть кое-что хорошее в том, чтобы быть жирной, — сказала я. Было довольно приятно произнести слово «жирная». Я всегда избегала этого слова, у него была такая же тяга, как у грубого слова «жопа», такая же сила, как у запретного слова на «ж» — «жариться» (Марло бы понравилось!); весь рот жужжал вместе с тобой, произнося это звонкое «жир». — Потому, что я жирная, я могу видеть и недостатки других людей. Если бы я выглядела как нормальная женщина, как ты , например, я бы никогда не узнала, насколько люди жестоки, лицемерны, ограниченны. Я вижу иную сторону человечества. Те парни, с которыми я «ходила» на свидания вслепую, обращались со мной как с недочеловеком. Если бы я была худой и красивой, они повернулись бы ко мне другой стороной, насквозь фальшивой. Но из-за того, что я выгляжу так, как выгляжу, я знаю, каковы люди на самом деле.

— Объясни, почему это хорошо.

— Это как… особая сила. Я вижу настоящего человека за его маской. Я не живу во лжи, как многие женщины. Я не идиотка.

— А Алисия идиотка?

— Алисия жаждет одобрения всех этих ужасных людей.

— А чего жаждет Плам?

— Перестань говорить обо мне в третьем лице. Это моя настоящая жизнь, я уже живу ей, помнишь?

— Хорошо. Чего ты хочешь?

— Их одобрение мне точно не нужно.

— Раньше было нужно.

— Сейчас нет. Пошли они все!

— Ты говоришь со злостью.

— Потому что я зла! — Так вот чему я не могла найти названия. Злость во мне, гнев. — Но разве цель «Новой программы баптисток» была не в том, чтобы разозлить меня? Со всей этой борьбой, противостоянием, свиданиями вслепую?

— Я не знала, к чему приведет «Новая программа баптисток». Возможно, все это только укрепило твою решимость сделать операцию.

— Это не так.

— Гнев всегда был в тебе, Плам. Я просто хочу, чтобы ты направила его в другое русло — туда, где ему самое место, а не на себя.

Верена пыталась помочь мне, сейчас даже больше, чем она уже помогла мне; я была благодарна ей, но иногда злилась и на нее. Она не знала, что значит быть мной , какой бы чуткой и сопереживающей она ни казалась. Между нами оставалась грань. Грань, которая существовала между мной и большинством людей.

— Я хочу сейчас побыть одна, — сказала я. Я прилегла на кровать и положила голову на подушку. Свернулась калачиком и накрылась одеялом.

Верена не стала спорить. Она встала и собрала вещи. Когда она уходила, положила листок бумаги на прикроватную тумбочку. Чек на двадцать тысяч долларов.

— Почему ты отдаешь мне его сейчас?

— Время пришло, — спокойно ответила Верена. — Ты завершила последнее задание «Новой программы баптисток». Неважно, что ты решишь делать дальше. Мы заключили сделку, а баптистка всегда держит слово.

Я взяла в руки чек (все нолики были на месте!).

— Если у меня не будет операции, мне придется попрощаться с Алисией. Я буду по ней скучать. Звучит глупо?

— Ты будешь тосковать по ней, но в конце концов двинешься дальше, — промолвила Верена. — Пойдешь вперед уже без нее.

Когда она ушла, я натянула на голову одеяло и зарыдала. Рыдания освобождали, слезы существовали вне мыслей, вне слов. Когда я плакала, я чувствовала себя хорошо. Когда я, казалось, выплакала все слезы, я задумалась о том, что сказала Верена. Мой воздушный шарик был бы кроваво-алым, как стены «Дома Каллиопы». Я подумала обо всех кошмарах, которые я пережила, обо всей боли, которую я могла бы вложить туда. И приготовилась отпустить.