Ксения Букша - Счастье-то какое! (сборник)

Какое же требуется от человека терпение и мужество иметь дело с мистерией в мельчайших ее проявлениях, искать совершенство в любых ее элементах, когда всё только и пытается тебя поймать в ловушку, пленить, лишить способности внять высшему зову!

Из куста отцветшей персидской сирени махали мне Диди и Гого, я, пробегая, сунула им фанфурики и бросилась через дорогу. На крыльцо выскочил провизор, полы его белого халата развевались на ветру:

– Держи воровку! Она украла лекарства! – кричал он. – …!!!

Я неслась в темноту, сквозь какие-то заросли и бурелом, по бульвару, от дерева к дереву, я, кстати, довольно быстро бегаю для своих лет, в ушах у меня ревели тибетские снежные львы, пели трубы, гремели барабаны. Аптекарь, видимо, не рискнул бросить без присмотра свой магазинчик. С галопа я перешла на рысь, потом на шаг, сердце мое бешено стучало, я шла и шла, без цели, без смысла, пока ноги сами не принесли меня к Учителю. Как я очутилась в его дворе, не помню ни метро, ни трамвая, ни перекрестка, ни детской библиотеки, где мы с ним не раз выступали. Сколько же времени прошло с нашего последнего разговора? Он мне рассказывал тогда, что его жена Лидочка уехала в Израиль навестить брата, а дочка в командировке.

– И вы ночуете один? – спросила я обеспокоенно.

– Ну, это я пока еще умею, – ответил он.

На мой звонок вышла незнакомая женщина и оглядела меня с головы до ног. Всклокоченное существо предстало перед нею, рваные штаны, грязные ботинки. Она провела меня на кухню и налила стакан кагора. Это была истинная сестра милосердия.

Учитель сидел в кресле, излучая сияние во всех направлениях. Голова чуть наклонена, на устах улыбка, взгляд скользил над моей головой, как будто вверху ему явлено было что-то незримое, чего не видят окружающие. Я взяла его за руку, стала что-то объяснять, изливать обиды, которые накопились в моем сердце за эти луны, я читала ему его стихи, говорила: «Так скучаю по вас! Я скучаю по вас!» А он глядел на меня откуда-то издалёка-далека, не человек – а мировой космос.

Я шла к метро, в спину светила мне звезда, я прямо затылком чувствовала ее далекий тусклый свет. И тут что-то случилось, чего я не понимаю даже сейчас… Вдруг звездный луч пронзил меня насквозь, Небеса разверзлись, и глас Годо раздался с вышины:

– Так это ты украла две бутылки?

– Нет, сэр, я украла пять, – призналась я как на духу.

– Фанфурики не считаю, они для спасения ближнего… – произнес Он и торжественно добавил: – Я прощаю тебе, Москвина, эти две бутылки!

Боже милостивый! Всё рассеялось, исчезло, как наваждение, как сон и мираж, будто снесло порывом ноябрьского ветра. Стало тихо, деревья склонились надо мной, выстилая тени перед ногами. И вдруг пошел снег, первый снег в этом году. Дорога стала белой и чистой, как писчая бумага. Я оглянулась посмотреть на свои следы.

Но их не было, вокруг лежал только ослепительно белый снег.

Когда мне было хуже всего, я выпустил книгу с вызывающим для судьбы названием «Сладкая жизнь».

– Купающийся в счастье эмигрант… – начинался брезгливый отзыв московского критика.

Я не стал читать дальше, зная, что счастливых на родине не любят. Римская фортуна предпочитала наглых, русская – убогих. Боясь сглаза, мы готовы портить себе жизнь, чтобы не доставить это удовольствие другим. Теперь это называют «бомбить Воронеж», раньше – «порвать рубаху, чтобы в драке не порвали» (Валерий Попов).

Да и как иначе. Случай – слепое животное, которое сторожит тебя за каждым поворотом, даже если идешь по прямой. От ужаса перед ним мы готовы заранее сдаться горю. Сам я, не зная, как уцелеть, соорудил ограду от несчастий, выстроив ее из мелких удовольствий.

– Учись находить радости, – вычитал я у одного китайского мудреца, – счастья всё равно не добьешься.

Сделав эту сентенцию девизом, я развожу радости, как другие аквариумных рыбок. Читаю только то, что нравится, встречаюсь с теми, кто приятен, смотрю куда хочу и ем что вкусно. Перестав себя воспитывать, я вступил в перемирие с жизнью, сделав ее сносной. Но счастье – это нечто другое. Внезапное и нелепое, оно измеряется мгновениями, не забывается и ничего не дает. Случаясь с каждым, оно приходит неизвестно откуда и никогда не забирает нас с собой. Я знаю, я там был.

Спальня родителей на ночь отделялась от гостиной изысканными французскими дверями с бесценными матовыми, как в бане, стеклами. Их вышибал ногой отец, когда в доме разыгрывался скандал. Так он определял высшую точку ярости. После этого ссора переходила в ледяную стадию молчания. Этого отец вынести не мог. Он становился на путь согласия и примирения, который венчала реставрация. Разбитые стекла вставляли всей семьей. Для этого надо было обмерить рамы, достать по знакомству само стекло и разрезать его настоящим алмазом в специальной мастерской, которая жировала на несчастных школьниках, периодически разбивавших окна мячом. После этого стекла надо было вставить на место и закрепить рыжей оконной замазкой.