Анна Берсенева - Коктейльные вечеринки

– Ты жил в его семье?

– У него нет семьи. Он один.

– Ничего себе!

– Так получилось. Не знаю почему. Он был женат, но это оказалось непрочно. Может быть, он сам в этом виноват, как и… Ну, не важно. Во всяком случае, когда я приехал, он уже был один и полностью занят своей работой. Он кинорежиссер.

– Тяжело тебе было.

– Из-за того, что отец занят работой? Нет, мне не было тяжело. У него в этом не было позерства, и сейчас тоже. Это здравая повседневная парадигма. Другой нет. – Он помолчал и неожиданно добавил: – Хотя, может быть, я ошибаюсь.

– Вера выздоровеет, – почти жалобно сказала Маша. Невозможно было слушать про парадигму и понимать, как он держит себя в руках. – Что особенного в кардиостимуляторе? Всем ставят. – И воскликнула сердито: – Зачем она пошла на это шествие!

И тут же устыдилась своих слов. Как тогда под дождем на Тверском бульваре, когда сказала: «Но их же все равно не освободят».

– Зачем пошла, как раз понятно, – пожал плечами Кирилл. – Она мне всегда говорила: человек может не многое, но то, что может, он должен.

– Ух ты! – восхитилась Маша.

– Это чья-то цитата. Кто-то из французов. Сартр или Камю, я забыл. Мама просила, чтобы я читал, но для чтения Камю я, наверное, слишком прагматичен.

– Ты очень хорошо говоришь по-русски.

– Мы с ней говорили каждый день. По часу, иногда больше. Скайпа еще не было, и она тратила на телефон все деньги. Пока отец об этом не узнал и не стал оплачивать наши разговоры. Мне вообще нравилось говорить по-русски. С женой тоже. Хотя это не имело практического смысла.

Что не имело практического смысла, разговоры по-русски или разговоры с женой, было Маше непонятно. Вернее, ей не хотелось об этом думать.

Наверное, тень все-таки пробежала по ее лицу, потому что Кирилл сказал:

– Ты устала. У меня сейчас утро, я забываю.

– Да ну, устала! – фыркнула Маша. – От чего бы?

– Выпьешь? Я выпью. Иначе не усну.

– Ну и я тогда с тобой, – кивнула она.

И смутилась ужасно, потому что такое в викторианских романах называется двусмысленностью. Они не из викторианского романа, правда, но все-таки.

Кирилл смешал в двух стаканах кампари, красный вермут и воду. Они выпили в молчании. Странность происходящего между ними была так же отчетлива, как тишина в комнате. Странен был даже взгляд Ольги Алексеевны с портрета. Как будто и она не понимала: что между этими двоими? Почему их связь так сильна, как она возникла, из чего? Все было загадкой, и неизвестно, что больше, настоящее или будущее.

– Пойдем спать? – спросил Кирилл.

Маша кивнула. А что она могла ответить? Что сна у нее ни в одном глазу, потому что все в ней взбудоражено, все сдвинулось с привычных мест и летит куда-то, а куда, она не знает, и ей поэтому радостно и страшно? Какое ему до этого дело…

Она поднялась к себе в мансарду по внутренней лестнице, но тут же вышла на лестницу наружную и села на верхнюю ступеньку. Правда же, сна нет, чего зря в постели ворочаться.

День, когда женщины шли по бульварам с игрушками, оказался единственным дождливым днем августа. После него установилось тепло и небо было ясным. В темноте Сокола его расчерчивали падающие звезды. Маша подняла глаза, увидела их и воскликнула:

– Ух ты!

Очень уж неожиданны были эти звездные росчерки над деревьями, над домами, над собственной обыкновенной головой.

– Что ты? – услышала она.

Фигура Кирилла темнела внизу у лестницы.

– Звезды падают, – сказала Маша. – Я прямо сразу три штуки увидела.

– Это Персеиды. Метеоритный дождь. Пик уже прошел, но еще видны.

Он замолчал. Маша слышала его дыхание. Или, может, не слышала, а чувствовала.

– Почему мы с тобой правду друг другу не говорим? – сказала она.

Невпопад сказала. С его ясным системным мышлением он и не поймет, о чем это вообще.

– Потому что я боюсь тебя обмануть, – ответил он.

– Ты – боишься?

Она в самом деле удивилась. Была уверена, что он не боится ничего.

– Меня притягивает твоя тонкость, Маша. И тем сильнее я боюсь ее… уязвить? Есть такое слово?

– Есть.

Она не знала, что еще сказать. Его боязнь то ли сердила, то ли смешила ее. Нашел тоже тонкость! Что это такое вообще?

– Со мной это уже было, – сказал Кирилл. – Меня притянуло то, чему я не мог соответствовать.

– Еще про здравую парадигму рассуждал! – Маша расстроенно шмыгнула носом. – А сам такое говоришь, что я ни слова вообще не понимаю.

Кирилл засмеялся и пошел вверх. Его голова появилась перед Машей, когда сам он был еще на середине лестницы.