Ринат Валиуллин - Кофе на утреннем небе

Прыгали мои глаза по строчкам чужих сочинений. Я закрыл книгу и отодвинул от себя стопку. Пить чужую любовь больше не хотелось. «Научился любить, разучился читать. Как это замечательно, не уметь читать», – подумал он про себя.

– Как ты там?

Алиса смотрела на камни, которые то и дело тасовала набегающая волна, те напоминали ей суетящихся людей: больших и маленьких, угловатых и обтекаемых, круглых и вытянутых, ярких и безликих. Мужчины и женщины. Все мечтали стать драгоценными: если первые в бархатных объятиях своих избранниц, то вторые в золотом обрамлении своих воздыхателей. И только самые мудрые не суетились, спокойно лежали на дне. Они понимали, что истинная свобода состоит в ненужности. Каждый из этих камней мечтал быть драгоценным. Выброшенные на берег, они могли стать асфальтом, по которому будут ездить.

– Мне кажется, тебе там не хватает секса.

– Смотреть на море – уже секс.

– Хватит уже о себе, о погоде давай.

– Погода изо дня в день макает нас в жару. Субтропики не дают отдышаться, тяжёлый страстный воздух словно вязкое тесто, которым трудно дышать, его приходится есть.

– Ты где сейчас?

– На пляже. Пить хочешь?

– А что?

– Грудное вино.

– Грудное?

– Да. Тётенька продаёт на пляже лимонад из искусственных сисек. Резиновый бюстгальтер шестого размера с краниками, а в нём плещется молодое вино.

– Ух, ты. Я бы выпил… но из твоих. Мне бы, вскормлённому в неволе молодому орлу, ох как этого сейчас не хватает.

– Бл… Катя! Когда уже будет готова корректура книги, я же просил к четвергу?

– Что это вы со мной так разговариваете, Максим Соломонович? Я вам не девка с филфака, чтобы со мной так разговаривать.

– Вы на что намекаете, Катя? – старался я быть спокойным по селектору.

– Я не намекаю, только факты.

– И не надо тут со мной флиртовать.

– Да кто с вами флиртует, – почувствовал, как сейчас за стеной раскраснелась от стыда Катя.

– Извините, что-то накопилось. Мне нужна ванна, мне нужен массаж, массаж шеи, – постарался я измельчить ссору до шутки.

– Это не ко мне.

– Ты меня не любишь…

– Я знаю. А вы кого любите, Максим?

– Кофе.

Я задал себе тот же самый вопрос: «С одной стороны я любил отца, с другой Алису, с третьей я хотел, чтобы Бог тоже меня любил».

Она открыла дверь и зашла в квартиру. В ту самую квартирку, в которой можно было чувствовать себя в уверенности и безопасности, где не было потусторонних шорохов по ночам, где пространство было настолько личным, что даже иногда хотелось здесь жить. Повернула ключ и завела машину, чтобы уехать подальше от этой ночи, но куда можно было уехать от темноты до наступления рассвета, разве что в какое-нибудь полупустое кафе, в общество таких же одиночек, прожигающих свой реальный мир за фарфором кофе, стеклом коньяка, жидкими кристаллами экрана, повесив навязчивую неопределённость на табачный туман, как на вешалку. Она включила фары, свет уперся в стену дома. Сплошные стенания, вот во что превратилась их любовь. Она выжала сцепление, включила первую скорость: очень хотелось рвануть вперёд, чтобы устроить ДТП, с жертвами, чтобы оказаться в роли мученицы и испить всю жалость окружающего мира и потешить свою гордыню. Надавила на газ, и машина взревела табуном в двести лошадиных сил, готовым помчаться в любую секунду. Только жестокий кнут, сплетённый из жизнелюбия и оптимизма, сдерживал ретивую кровь. Здравый смысл переключил скорость и включил любимую Эмми Уайнхаус. Нужно было дать задний ход, чтобы выехать со стоянки: иногда необходимо отступать, чтобы начать новую жизнь. «Хорошо, что не взяла автомат», – подумала Алиса о своей машине. Некоторые вещи происходят на автомате, но ей всё ещё нужна была его рука. «Наверное, у меня тоже ручная коробка передач».

В ящике я нашёл письмо от Алисы:

Темень… я знаю, ты сейчас по словам ищешь мои губы, как никогда самоотверженно. Но стоит ли это того? Я понимаю, что неприятно, не хочется, трудно. Но пойми и меня. Хотя пока ты видишь только себя, ты вряд ли на это способен. Ты даже себя не мог понять без моей помощи. Это тебя сейчас и гложет, именно этого тебе сейчас и не хватает, то есть меня. Ты использовал меня как переводчика твоей души и твоего тела. Мне эта профессия надоела. Я увольняюсь, я профнепригодна для этого, я не та Алиса, которую ты себе рисовал, я не из страны чудес. Насильник прослезился бы, узнав какая я грубая, священник – узрев, какая я нежная. Я читаю твои признания, будто написанные кровью, не надо, я же не донорский пункт, оставь её для тех, кому она необходима. Я слышу, как сердце твоё барабанит в дверь. Где же оно было раньше? Почему ты не слышал ветер в моём дыхании неровном, который, пожимая от досады плечами, выдул доверие?