Ринат Валиуллин - Кофе на утреннем небе

– Зачем вам?

– Чувствую себя младенцем.

– Все мужчины младенцы, стоит им только показать грудь.

– Чем занимаешься?

– Скучаю.

– Неужели больше делать нечего?

– Остальное я уже сделала.

– И всё?

– Ещё диплом пишу между делом.

– А что за тема?

– Интерференция, возникающая, при изучении второго иностранного языка на базе испанского.

– Интерференция – это имя?

– Плоско.

– Купите шутку, понимаю, что товар некачественный, но деньги нужны.

– Интерференция – это ложный перенос.

– Ну и как?

– Вот, пока только нашла базу русского.

– Да, второй язык я бы не потерпел.

– Чего же тогда не звонил?

– Твой телефон был вне зоны моего влияния.

– Это не причина, ты обязан дозвониться до моего сердца, даже если я выключу телефон.

– Как ты?

– Да никак.

– На работе?

– Да. Все в отпусках, я как Робинзон на необитаемом острове, в ожидании Пятницы. Как ты?

– И я никак. Может, сходим куда? Что ты ржёшь?

– Сам представь, куда могут пойти два никака?

– На вечеринку, где все никакие.

– А в субботу?

– В субботу я не могу. На дачу надо, убирать урожай яблок.

– Возьми меня.

– Ты умеешь собирать яблоки?

– Только надкусывать.

– Фанат Apple?

– Нет, я люблю одну Еву.

– А где Адам?

– Он уехал с женой на дачу.

– Хватит уже.

– Да пошёл ты.

– И пойду, лишь бы любили.

– Любовь к ближнему заключается в том, чтобы находиться рядом с ним, как бы далеко его ни послала жизнь.

– Тогда возьми меня с собой. Или нет, лучше расскажи мне про свою жену.

– Можно, я лучше нарисую.

– Ревную.

– Ревность – как секс без любви и без оргазма.

– Полуавтомат, полуфабрикат, ручная коробка передач, – именно таким нашла меня спальня в этот день. Среда. С трудом переплываю экватор недели. Звонят не те, пишут не те. Штиль не только в отношениях, но и в чувствах. Жажда. Ни ветерка в моих парусах надежды, а тем временем лето на исходе. Хорошо что на горизонте острова выходных. Можно будет причалить к любимой даче и пополнить запас эмоций. Одним не хватает женского тепла, другим мужского внимания, и тем и этим очень сложно договориться, пока они общаются на разных языках, пока не выучат их досконально одним глубоким поцелуем. Мне не хватало дачи.

Один дома. Прямо, как в том фильме. Жена ушла, сын в школе, делай, что хочешь и кого хочешь. Я пошёл на кухню, поставил чайник, потом взял трубку и набрал Алису:

– Алиса, на дачу едем?

– Да, – стояла она на краю платформы, а из тоннеля уже доносился свет фонаря поезда метро, и вот уже застучали шпалы, народ сгрудился и замер.

– Завтра во сколько заканчиваешь?

– В четыре, – ждала Алиса, пока выйдут на этой остановке последние пассажиры, чтобы втиснуться в вагон и занять своё место в обществе.

– Я тебя встречу.

– Хорошо! – держалась она одной рукой за поручень. Высокая плотность населения заставляла упираться её коленками в колени тем, кто успел занять сидячие места.

– Ну, пока, – открыл я дверцу буфета, раздумывая какой чай себе заварить. Ассам, дарджилинг или улун?

– Это всё?

– А что ещё? – Всё ещё не мог я определиться.

– Ну, не знаю. Чисто деловой разговор, что ли? – уже освоилась на новом месте Алиса и стала рассматривать публику.

– Ты хочешь душу излить?

– Она у меня сейчас не в том состоянии, не выльется.

– Что-то случилось? – взял я наконец дарджилинг.

– Ещё нет. Ты не обидишься, если я тебе скажу, что иногда я люблю других. В метро могу запросто влюбиться на несколько минут.

– Чёрт, какую машину ты хочешь?

Образ женщины создаёт походка. По ней сразу можно определить, к кому она плывет: к любимому, чтобы научиться летать, или к одиночеству, в котором легко утонуть. Я поймал себя на мысли, что мне перестала нравиться её походка.

Я смотрел на Марину, но видел абсолютно другую голую спину: сквозь её загорелую кожу просвечивали позвонки Алисы, они звонили станом стройного вечнозелёного растения, которое уже давно расцвело бутоном умной светловолосой головы с лепестками розовых, бескорыстно целующих меня губ.

Глядя на себя в зеркало, понимала, что я сама настоящая баба, красивая, добрая, ревнивая. А все морщины мои оттого, что на людях, корчу из себя чёрт знает что неприступное и независимое. Иногда он называл меня дурой, мне не было больно, я даже отзывалась, я знала, что в этом слове гораздо больше доброты, чем злости. Совсем другое дело, когда он не звал меня никуда, не звонил, не писал. Вот где была настоящая тревога.