Ринат Валиуллин - Кофе на утреннем небе

Кроме любви к испанскому и ко мне, Алиса испытывала ещё одну страсть – живопись. Было тепло наблюдать за девушкой, которая увлечённо размывала цвета на белой бумаге. Само собой, девушка с кисточкой вызывала больше вдохновения, нежели девушка с веслом. Та акварель, что растекалась у неё по бумаге сейчас, очень напоминала осеннее лицо города. Город плакал, я бы даже сказал, он рыдал во всё своё великолепное лицо. Она нет, она смеялась, мешая краски, мешая плохой погоде пробраться в её сердце.

– Какая серость за окном, – пытался я понять, что творится на улице.

– Серость – это не дождливое небо, это даже не мокрый асфальт, это в голове красок не хватает.

– Чёрт, надо бы добавить, – попросил я её, когда наконец глаза мои отошли от сна.

– Сейчас добавим, – замахнулась она на меня кисточкой.

– У тебя там какой?

– Рыжий.

– Любишь осень?

– Ну как тебе сказать? Перелётные птицы, перелётные листья, хочется тоже куда-нибудь перелететь.

– С кем?

– Что за дурацкие вопросы, – пристроила она рыжий на свою картину.

– Хорошо, тогда как?

– Живописно, оставаясь для тебя тем шедевром, от которого ты не сможешь оторвать глаз. Что касается рамок к моему портрету, я имею в виду рамки приличия, то никаких рам, окна будут мыть слуги своими слезящимися от зависти глазами.

Инь: Короче, я хочу быть только с тобой!

Янь: А в чём проблема?

Инь: Куда девать остальных.

Янь: Да, с этими всегда была беда. Может, надо уже создавать дома бывших и сдавать их туда. Думаю, это было бы актуально.

Инь: Будут ли они там счастливы? Ведь придётся же их навещать.

Янь: Да, вопрос счастья по-прежнему открыт. Потому что в каждом сердце живёт кто-то ещё: я из своего никак не могу выгнать бывшую, ты лелеешь будущего. Счастливы же те, кто растягивает удовольствие с настоящим.

Инь: Я думала, ты её уже выселил.

От последнего предложения Марине стало не по себе. Она снова стала ненавидеть женщин. Глаза оторвались от планшета и посмотрели на Тому. Та спокойно спала вместе с книгой, распахнувшей свои объятия на её груди, «В созвездии рака».

Янь: Нужно время. Нужно жильё, нужно отломить кусок себя, что довести до конца это дело.

Инь: Какой кусок?

Янь: Большой. Весом в 8 лет совместной жизни.

Инь: А мне тогда что останется? Крошки?

Янь: Подожди, я ещё не накрошил, а ты уже клюёшь.

Инь: Дай мне кусок тебя и стакан любви, я буду сыта.

Янь: Не думаю.

Инь: Ты не думай, ты действуй.

Янь: Хорошо. Чай или кофе?

Инь: Лучше солнце.

Янь: Извольте дождаться весны, мэм.

Инь: К чему эти реверансы, может сразу в постель? Там всегда солнечно.

Янь: Вы с ума сошли?

Инь: Нет, но очень хотела бы.

Марина оторвалась от книги. Она больше не хотела сходить с ума от люби, а может, она и не умела.

Янь: Так чай или кофе?

Инь: У тебя крепче ничего нет?

Янь: Есть… Чувства.

Инь: Тогда лучше кофе, – нырнула она обратно ко мне в постель, бросив кисть…

Янь: Ты чем-то недовольна?

Инь: Недовольна? Это мягко сказано.

Янь: Чем?

Инь: Если бы я знала.

Янь: Какая холодная! – обнял я её крепко и поставил батарею своего тела на максимум.

Инь: Женщина не может быть холодной! Просто ваш фитиль не смог её зажечь.

Здесь Марине вдруг резко снова захотелось проявить женскую солидарность, несмотря на то что именно любовницу она считала виновной во всех своих семейных бедах. На этом месте в ходе Марининого дознания появилась ещё одна версия. А может быть, вовсе не она, может быть, это Макс во всём виновен.

Алиса прижалась к Максиму и закрыла глаза. Из всех самых приятных для неё занятий, будь то тонуть с ним в ароматах кофе, выматывать его душу, а потом заниматься любовью, она предпочитала сладко спать. И подсластив не двумя-тремя ложками сахара, чего хватило бы для всех этих занятий, а долгим беспробудным сном, в постели, до краёв наполненной мечтами. Сейчас две из них крепко обнимали её живописное тело. Макс чувствовал необычайную силу, когда Алиса, завернувшись в его руки, могла тут же вдохновенно уснуть.

– Знаешь, ты кто? Ты – эгоистка!

– Я эгоистка?

– Да, ты! Ты спишь каждую ночь одна. Вот и сейчас засыпаешь прямо на моих глазах.

В этой жизни терять было нечего, и я не теряюсь, скорее – она меня, как только ей будет со мной неудобно, уродливо, скучно, противно, за это я ненавижу будущее, но здесь, в настоящем, жизнь чешет мне яйца в оргазмах весны в доме, и в миазмах осени снаружи, распускает бутонами слюни, в общем, устроился я неплохо, расплескиваю поцелуи всем, налево, налево, налево, в одном был глубоко уверен: любить надо пока живой, взасос не целуют мёртвых. Я любил. Конечно, не всё было гладко, всё и не могло, иначе бы они давно соскользнули с нашей постели на нет. Некоторые вещи выводили меня из себя, а некоторые её, я бы назвал это фетишизмом, в общем, так мы и выходили поспорить, иногда дело доходит до мата, после всех оскорблений курим, извиняемся, говорим: «Извини, я был не в себе». – «Да и ты меня извини, я знал, что лучше, когда ты во мне, приятнее и спокойней».