Дёрдь Шпиро - Дьяволина Горького

Мы перебрали знакомых – как же много людей истребили.

Через полтора года после смерти Алексея по обвинению в убийстве Горького и Максима, а также Куйбышева, Менжинского и Кирова был расстрелян Ягода. Все сознались во всем, но Ягода отрицал, что убил Максима, и, ссылаясь на личные чувства, просил дать ему слово в закрытом заседании. Кто бы подумал, что он был способен на настоящие чувства к Тимоше. Ида, жена Ягоды, и ее младший брат, воинствующий молодой критик Леопольд Авербах, этот ужасной карлик, также были расстреляны. И отец Иды тоже. Из семьи Свердлова в живых осталась только мать Иды и Леопольда – в последний раз ее видели на Колыме.

Да жив приемный сын Алексея Зиновий Пешков, национальный герой Франции, участник Сопротивления, генерал, теперь он французский посол в Китае.

Дочь Зиновия, Лизочка, после того как Зиновий оставил их, годами жила вместе с матерью у Алексея и Марии Федоровны на Капри, потом вышла замуж за второго секретаря нашего полпредства в Риме. Я Лизу не знала, хотя она бывала в Сорренто – и одна, и с Зиновием, но было это еще до моего приезда. Мария Федоровна сказала, что Лиза попросила советское гражданство и в тридцать седьмом приехала с мужем в Москву. В тридцать восьмом их арестовали, двухлетнего малыша отправили в детский дом для детей репрессированных, а мужа, Ивана Маркова, осудили на десять лет без права переписки. В то время многие еще думали, что это не расстрел, а действительно десять лет лагерей. Лизочке выбили на допросах все зубы. Из лагеря ее через годы вытащила Катерина Павловна, и с сорок четвертого до сорок девятого она преподавала в Военном институте иностранных языков, но потом снова была арестована. Берия, который ее допрашивал, соврал ей, что муж ее жив. Лизочку опять выслали, она теперь в Сочи живет, в бараке.

Докторов Левина, Плетнева и Казакова тоже казнили – обвинили в убийстве Максима и Горького. Я не знаю, почему оставили в живых меня – Мария Федоровна тоже не понимает, может быть, предположила она, просто нет желающих занять мое место. Насколько известно Марии Федоровне, Плетнев вел себя очень смело, хотя уже за несколько лет до того ему предъявляли самые отвратительные обвинения – в изнасиловании и развратных действиях, так донесла на него какая-то уродливая чекистка. С Вышинским, будущим палачом, Плетнев рассорился, когда тот был еще ректором МГУ. Плетнева оговорил профессор Бурмин, он тоже бывал в Сорренто – мы терпеть его не могли. Плетневу дали 25 лет, а в сорок первом году расстреляли. В тридцать девятом был арестован профессор Хольцман, директор Института туберкулеза, и тоже был в сорок первом расстрелян. Сын его вместе с родителями гостил в Сорренто, он в то время учился на журналиста и постоянно встревал в разговор; Алексея это настолько бесило, что однажды, против своей привычки, он резко его оборвал. После ареста отца сын взял фамилию жены и под этой фамилией, Яковлев, публикует свою оголтелую сталинистскую писанину.

Дело об убийстве Горького объединили с процессом Каменева – Зиновьева, оба были расстреляны, как и Бухарин, которого так упорно защищал Алексей, в нем он видел единственную надежду и, помнится, говорил: вот кто был бы хорошим диктатором. Зиновьев, этот садист, перед казнью скулил и просил пощады, и Каменев на него прикрикнул, призвав вести себя по-мужски. Об этом рассказывал младший Берия, а ему – отец. Наблюдать за расстрелом был делегирован Паукер – львовский цирюльник, телохранитель Сталина, чтобы потом в деталях, талантливо разыграть, кто и как умолял, пресмыкался, визжал; этот Паукер лицедействовать научился в будапештской Опере, где служил парикмахером. Сталину его представление страшно понравилось, тем не менее он и Паукера пустил в расход.

Чаще всего можно было предвидеть, кто станет палачом, а кто – жертвой. Мария Федоровна согласилась со мной, что как минимум в 85 процентах случаев это можно определить заранее. Остальные 15 процентов – случайность или судьба, то есть воля Божья.

Доктор Сперанский, например, уцелел. Видно, нужен кому-то его эликсир жизни, над которым он до сих пор работает.

По обвинению в убийстве Горького и Максима был расстрелян Крючков. Петю, сына его, отдали в детдом и, наверное, там поменяли ему фамилию, как это заведено, чтоб не помнил свою родню; с тех пор я о нем ничего не слыхала. Как и Мария Федоровна. А узнав о судьбе Цеце – жены Крючкова, из-за которой тот ее бросил, она даже всплакнула, потому что Цеце тоже расстреляли. Ягода использовал эту несчастную для доносов, непонятно зачем, будто мало было доносов Крючкова, да и сам он, Ягода, без конца ошивался у Алексея. На беднягу Крючкова, призналась Мария Федоровна, она до сих пор в обиде за то, что отставил ее, но чего еще может ожидать старуха, заведя себе хахаля на двадцать лет моложе себя, сказала Мария Федоровна. И добавила: его уже и на свете нет, а она все скрипит, вот что плохо-то.