Джордж Сондерс - Десятое декабря [сборник]

– Я охуеть как облажался в Аль-Разе, – сказал он.

Мне вдруг стало трудно дышать.

– Мой дружок Мелвин, – сказал он. – Ему шрапнель залетела прямо в пах. Из-за меня. Я слишком долго ждал, чтобы по ним шарахнуть. Там что-то типа девичника было совсем рядом. В магазине на перекрестке – человек пятнадцать женщин. И дети с ними. И вот я ждал. Беда для Мелвина. Для его паха.

Теперь он ждал, чтобы я рассказал ему, как облажался я.

Я положил бирку МииВОКСМИН, поднял ее, положил.

– Но с Мелвином все о’кей, – сказал он и постучал тихонько двумя пальцами по собственному паху. – Он вернулся домой, сейчас в аспирантуре. И ебется вовсю.

– Рад слышать, – сказал я. – Может, он даже иногда едет рядом с тобой на автопогрузчике.

– Что-что? – спросил он.

Я посмотрел на часы на стене. На них, похоже, не было стрелок. Просто какой-то подвижный узор из белого и желтого.

– Ты не знаешь, который час? – сказал я.

Парень посмотрел на часы.

– Шесть, – сказал он.

На улице я нашел таксофон и позвонил Рени.

– Извини, – сказал я. – Извини за этот кувшин.

– А, да, – сказала своим бесстрастным голосом. – Купишь мне новый.

Я слышал: она пытается закрыть ту ссору.

– Нет, – сказал я. – Я этого не стану делать.

– Ты где, Майки? – сказала она.

– Нигде, – сказал я.

– И куда идешь? – сказала она.

– Домой, – сказал я и повесил трубку.

Я шел по Глисон, и тут меня охватило это чувство. Мои ноги и руки не знали точно, чего хотят, но они стремились: прорваться через то/тех, что стоит на пути, войти внутрь, начать громить все, расшвыривать, кричать, что в голову взбредет, посмотреть, что будет.

Я соскальзывал в пропасть стыда. Понимаете, о чем я? В школе еще когда, один чувак заплатил мне, чтобы я очистил его пруд от осадка. Берешь грабли, подцепляешь ими осадок, а потом кидаешь в кучу. В какой-то момент грабли вылетели у меня из рук, и рукоятка вонзилась в набранную кучу. Когда я подошел, чтобы вытащить грабли, то увидел просто миллион головастиков, мертвых и умирающих в том возрасте, когда у них такие распухшие животики, как у беременных женщин. Вот что было общего у мертвых и умирающих: их нежные белые животики разорвались от тяжести осадка, неожиданно падавшей них сверху. А разница вот в чем: это умирающие трепыхались со страшной силой.

Я попытался спасти нескольких, но они были такие нежные, что, беря их руками я лишь усугублял их страдания.

Может быть, кто другой и сказал бы чуваку, который меня нанял: «Нет, я теперь должен остановиться. Мне стыдно, что я убил столько головастиков». Но я не смог. И потому продолжил выгребать осадок из пруда.

С каждым броском я думал, как разрываются все новые животики.

Я продолжил работу и разозлился на лягушек.

Вариантов было два: (А) я отвратительный тип, который намеренно делает эту мерзость снова и снова, или (Б) никакая это на самом деле не мерзость, и доказать, что это нормально, можно, повторяя снова и снова то, что я делаю.

Много лет спустя в Аль-Разе меня охватили сходные чувства.

Вот этот дом.

Вот этот дом, где они готовили, смеялись, еблись. Вот этот дом, где в будущем, когда будет произноситься мое имя, все станут замолкать, и Джой такая как бы: «Хотя Эван и не ваш настоящий папа, мы с папой Эваном считаем, что вам не следует столько времени проводить с папой Майком, потому что я и папа Эван думаем только об одном: как вырастить вас обоих сильными и здоровыми, и иногда мамочкам и папочкам нужная особая атмосфера, в которой это может случиться».

Я ждал, что увижу на подъездной дорожке три машины. Три машины означали: все дома. Нужно ли мне, чтобы все были дома? Нужно. Я хотел, чтобы все, даже дети, видели, участвовали и сожалели о том, что случилось со мной.

Но вместо трех машин на дорожке стояли пять.

Эван, как и ожидалось, находился на веранде. А еще там были Джой плюс двое приезжих. Плюс мама.

Плюс Харрис.

Плюс Райан.

Рени быстрым шагом смущенно шла по дорожке мне навстречу, а за ней – мать Райана, прижимая платок ко лбу, а следом – отец Райана, вздергивая зад из-за хромоты, которую я не заметил прежде.

Вы, подумал я. Вы – шуты гороховые. Вы – ебанутые придурки, это все, что послал бог, чтобы меня остановить. Это бунт. Охуенно смешно. Чем вы меня собираетесь остановить? Вашими ремнями? Вашими добрыми намерениями? Вашими джинсами из «Таргет»? Вашими годами, прожитыми в роскоши? Вашей верой в то, что разговорами, разговорами, бесконечными нудными, многообещающими разговорами можно уладить все что угодно?