Арундати Рой - Министерство наивысшего счастья

Должен сознаться, что мое дотошное чтение изменило мои взгляды на Кашмир. Вы можете возразить, что это очень дешевая и удобная позиция — вроде позиции генералов, которые всю жизнь ведут войны, а выйдя в отставку, вдруг становятся благочестивыми миролюбцами и противниками гонки вооружений. Единственная разница между мной и ими заключается в том, что я держу мое мнение при себе. Правда, это нелегко мне дается. Если бы я захотел, если бы я правильно распорядился моими козырными картами, то, вероятно, смог бы превратить их в серьезный капитал. Выйдя из подполья, я смог бы поднять нешуточную политическую бурю, потому что по новостям могу судить, что Кашмир после нескольких лет обманчивого затишья снова готов взорваться.

Из того, что я вижу, могу заключить, что теперь уже не силы безопасности и армия нападают на людей. Теперь все происходит наоборот. Люди — обычные люди, а не повстанцы, не боевики — нападают на солдат и сотрудников сил безопасности. Дети с камнями в руках наводят страх на солдат с автоматами; крестьяне, вооруженные дубинами и лопатами, очищают от солдат горные склоны и сметают с лица земли армейские лагеря. Если солдаты открывают огонь и убивают людей, то это приводит лишь к новым, еще более мощным, протестам. Полувоенные организации начали применять пневматическое оружие — оно ослепляет людей, но это лучше убийства, как я полагаю. Правда, в глазах общественного мнения такое оружие, пожалуй, даже хуже. Мир привык к горам трупов. Но он не привык к виду сотен ослепленных живых людей. Простите за грубость, но вы и сами можете оценить привлекательность такого зрелища. Но и это не действует. Мальчики, потерявшие один глаз, снова выходят на улицы, рискуя вторым. Что можно поделать с такой поистине всенародной яростью?

Я нисколько не сомневаюсь, что мы сможем разбить их еще раз и, конечно же, разобьем, но чем это все кончится? Войной. Или ядерной войной. Это самый реалистичный ответ на вопрос. Каждый раз, когда я смотрю новостные программы, я не перестаю удивляться нашему невежеству и идиотизму. Подумать только, всю свою сознательную жизнь я был частью этого идиотизма. Я мог бы попытаться остановить это, выступив в газетах, но я не стану этого делать, чтобы не стать беспомощным посмешищем — кто он такой, этот уволенный из рядов алкоголик, совестливый правдоискатель. Такие вот дела.

Конечно, я знаю о Мусе, в том смысле, что мне известно, что он не умер, когда все посчитали его погибшим. Все эти годы он появлялся здесь, и, нет нужды лишний раз об этом говорить, моя квартирантка тоже это знала. Потребовалось недолгое отключение электричества, чтобы я понял это по вещам, которые обнаружил в морозилке.

Вообразите мою радость, когда в одну прекрасную ночь в замочной скважине повернулся ключ и в квартиру вошел Муса собственной персоной. Мне показалось, что он, увидев меня, был потрясен даже больше, чем я. Первые минуты прошли очень напряженно. Муса хотел уйти, но я удержал его и даже уговорил выпить со мной чашку кофе. Мне было приятно его видеть. В последний раз мы встречались, когда были совсем молодыми людьми, почти мальчиками. Теперь я почти полностью облысел, а Муса изрядно поседел. Он сразу успокоился, когда я сказал, что больше не работаю в Бюро. Дело кончилось тем, что мы провели вместе ночь и весь следующий день. Мы много говорили — и, оглядываясь на ту встречу, я сильно расстраиваюсь, вспоминая, как ловко он вывернул меня наизнанку. Это было сочетание внимания и любознательности, которое не раздражает, а, наоборот, льстит. Вероятно, из-за того, что я хотел убедить его в том, что я больше не враг, говорил в основном я. Меня поразила его осведомленность о делах Бюро. О некоторых офицерах он говорил как о старых друзьях. Говорить с ним было то же самое, что обмениваться замечаниями с коллегой. Однако Муса делал это так искусно, почти небрежно, что я понял, что произошло, только после его ухода. Мы почти не говорили о политике и совсем не говорили о Тило. Он предложил приготовить обед из того, что было у меня на кухне. Я, конечно, понимал, что ему хочется взглянуть, на месте ли вещи, оставленные Тило в морозилке. Теперь там не было ничего, кроме килограмма доброй баранины. Я сказал ему, что пистолет и патроны на кухне, вместе со всеми его паспортами и другими личными вещами. Все упаковано, и Тило сможет забрать все, как только соберется это сделать.

Коснулись мы и обстановки в Кашмире, но очень вскользь.

— Возможно, в конечном счете вы правы, — сказал я ему, когда мы сидели на кухне. — Наверное, вы правы, но вы никогда не победить.