Чингиз Айтматов - На солнечной стороне [Сборник рассказов советских и болгарских писателей]

— Если не будут посланы бригады собирать хлопок, завтра вечером я буду бить в барабан под окнами околийского комитета, — заявил он.

Вичо не стал рисковать, и хлопок был моментально собран.

Во второй раз общинный глашатай и председатель «скрестили шпаги» из-за того, что бай Крыстю начал проявлять нетерпимость к действиям председателя и говорить об этом кооператорам. Вичо решил сделать бай Крыстю серьезное внушение, но тот прервал его:

— Когда наше кооперативное земледельческое хозяйство занималось землей, я всем был доволен. Но с некоторых пор мы забросили землю и занялись магазинами, изготовлением извести, кирпичей… Мы превратились в торгово-кооперативное вспомогательное хозяйство. Пусть люди нас рассудят, — обратился он к собравшимся односельчанам.

Староста вынужден был отчитать барабанщика за это своеволие, а Вичо решил вынести вопрос о нем на общее собрание кооператоров.

Неравная схватка показала, что бай Крыстю был уже не только глашатаем новой жизни, но и ее активным участником благодаря своему барабану и самобытному юмору — он сочинял стихотворные пародии типа вот этой:

— Сообщается селянам, что Митко Бонин не работает как надо!

Такая острая хроника бай Крыстю вызывала горячий интерес. Что и говорить, некоторые сердились на него, но глашатай продолжал вытравливать темные пятна и регулярно передавал приказы и объявления с неповторимой артистичностью, не подозревая, что его дни, как глашатая, сочтены.

Беда свалилась на него внезапно. Случилось так, что рабочие, которые тянули в Крушицу водопровод, наткнулись на минеральный источник. Совет поспешил провозгласить село курортом и начать коренное благоустройство. Главную улицу расширили и покрыли асфальтом, на площади установили каменного длинноухого медведя. А в одну из пятниц рабочие вбили и столбы для радиофикации села. Бай Крыстю запомнил этот день, потому что точно в 11 часов председатель совета позвал его к себе в кабинет и сообщил, что решено отправить старого ветерана на пенсию… Новости теперь станут передавать по радио…

Разговор был кратким. Председатель даже не заметил влажных глаз старика, который молча повернулся и вышел, поскрипывая деревянной ногой. Если бы он даже хотел что-то сказать, то не смог бы — удар был таким неожиданным, обида была так глубока, что оглушила его.

С гребня волны, на которую он поднялся, бай Крыстю вдруг погрузился в спокойные, холодные пласты житейского моря, где не было ветра, куда не пробивался свет звезд. Потрясенный случившимся, бывший глашатай долго не выходил из своего дома. Люди пошумели, посудачили да и перестали. А тут и весна пришла с ее заботами.

Но однажды вечером, похоже, сердце бай Крыстю не выдержало, и он направился к площади в своем старом пастушьем плаще — поседевший, осунувшийся. Он прошел мимо общины, не поглядев в ту сторону, и сел на скамейку возле каменного медведя. Солнце скрылось за Голой грядой, на небе сияли розовые облака, а по земле уже ползли тени — предвестники вечера.

Бай Крыстю не успел поздороваться со своими старыми знакомыми, сидящими на скамейке, не успел сесть на свободное место рядом с ними, когда репродуктор чихнул и зазвучал вступительный марш, несколько заглушенный обычными помехами. После марша диктор сообщила программу и начала передавать сообщения сельсовета.

Бывший барабанщик сначала внимательно слушал бесстрастный голос диктора, но когда она сообщила о скором торжественном пуске водопровода, он беспокойно заерзал, его палка нервно забарабанила по булыжнику. Водопровод! В село впервые придет прохладная горная вода, весело зажурчит в кранах, а диктор сообщила эту необычайную радостную весть вялым, безразличным голосом, словно речь шла о разведении цыплят. Бай Крыстю забыл, что у него в руке сигарета, натянул на уши дрожащими руками колпак и быстро заковылял к дому, словно спешил гасить пожар.

С тех пор старый ветеран не выходил на улицу. Изредка только появлялся в саду, да и то после обеда, когда никто не проходил мимо их забора. Он садился на солнышке и сидел неподвижно, словно дремал, до тех пор, пока солнце не начинало клониться к закату. Он смотрел, как деловито снуют пчелы, вьют гнезда птицы, спешат по выбитым сельским дорогам в поле трактора, и ему становилось грустно от сознания, что лишь он ничего не делает. Даже букашки имели свои заботы, они катили лапками какие-то комочки, повсюду сновали вечно занятые муравьи, а он сидел и зазря отягощал землю своими шестьюдесятью тремя годами. Дни казались ему длинными, ночи — кошмарными. Он беспокойно ворочался в кровати. Слушал, как ветер носился по улицам, стучал по железной крыше пекарни, ему казалось, что это смерть притаилась в темноте, посмеивается в трубе, чтобы уйти утром, когда посветлеет окно. И снова наступал день, пустой и праздный. Ему опять оставалось только греть свою ревматичную ногу и считать букашек.