Луиза Эрдрих - Лароуз

Встретив Лароуз, он столкнулся с еще одной загадкой, которая изменила всю его жизнь. Чахотка свирепствовала среди ее народа, и практически каждый случай заканчивался смертью. Он верил в науку, а не в идею высшей силы, которая продолжала пропагандироваться в газетах. Его огорчало, когда благочестивые землевладельцы заявляли, что Божья воля каким-то образом участвует в столь быстром уничтожении индейцев, мешающих, по их мнению, прогрессу. «Забавно видеть, как часто Божья воля кладет доллары в их в карманы», — частенько говаривал доктор Эймс.

Некоторые находили его слова оскорбительными. Он относился к этому равнодушно. У него были способности, жизнь, так что он намеревался воспользоваться тем и другим.

Поскольку никто из индейцев еще не выживал, заразившись туберкулезом, доктор сомневался, что Лароуз встанет на ноги. Но когда Эймс узнал ее ближе, она напомнила ему сестру, и он решил, что просто обязан вылечить эту больную.

Со своей кровати на каменном выступе Лароуз наблюдала, как меняется погода. Когда доктор Эймс болел, он ел рыбу в сливочном соусе. Лароуз тоже ела рыбу в сливочном соусе. Он гулял, и она тоже гуляла, хотя места для ходьбы почти не было: лишь короткий каменный коридор пещеры, по которому можно было прохаживаться взад и вперед. Когда Вольфред уехал, она почувствовала себя лучше. Доктор Эймс написал, что ее организм хорошо отозвался на экспериментальный коллапс легкого [164] Коллапс легкого — введение воздуха в плевральную полость. — у него появилась надежда. В ее письмах Вольфреду говорилось, что она стала сильнее, что ей разрешают ходить два раза в день и что она все еще ест рыбу в сливочном соусе. Затем пришло письмо, в котором рассказывалось, что она видела Маккиннона.

В маниакальной спешке Вольфред наготовил еды для детей и оседлал лошадь.

Голова Маккиннона появилась на рассвете на противоположном берегу широкой реки. Она была всего лишь пятнышком, небольшим бугорком, весь день остающимся на одном месте, готовясь к чему-то. День за днем Лароуз просыпалась с восходом солнца и видела, что голова ждет, алчная и ненасытная, и горячий пар облаком клубится вокруг нее. Однажды во второй половине дня голова, пошатываясь, спустилась к реке и вошла в нее. Иногда она исчезала на несколько дней. Но всегда всплывала опять. Орудуя изорванными ушами, как веслами, Маккиннон с трудом выгребал против коварного течения, образующего быстрины и водовороты. Когда река захлестывала голову волной или засасывала ее в омут, Лароуз случалось воспрянуть духом. Но голова всегда возвращалась. Зрение у Лароуз обострилось, и она четко видела все происходящее, невзирая на расстояние.

Голова плавала кругами, нос фыркал и дергался, пока она не останавливалась, чувствуя запах Лароуз. Если та засыпала, голова приближалась. Поэтому Лароуз пыталась не спать. Но неизбежно сон брал свое. Каждый раз, когда она просыпалась, голова оказывалась еще ближе. Вскоре Лароуз обратила внимание, что с годами состояние головы ухудшилось. Один глаз побелел и ослеп, морщинистую кожу покрывали шрамы от ожогов. Рябой нос почернел. Волосы в ушах-веслах и в зияющих ноздрях стали щетинистыми. С наступлением ночи волосы на голове горели, точно солома. Фиолетовый свет мерцал на речных волнах. Лароуз чувствовала ее запах — не распада, а крепкого рассола. Маккиннон так долго употреблял соления, запивая их алкоголем, что теперь его голову нельзя было убить.

Пришедшая медсестра укутала Лароуз простынями, накрыла тяжелыми согретыми кирпичами одеялами, и та благополучно уснула. Слабая, как вода, сильная, как грязь. Она умирала так долго, что требуемые для этого усилия укрепили ее. Она была готова. Голова, хрюкая, взбиралась на каменистый берег. Лароуз не могла подняться с кровати, а потому воспользовалась уроками матери. Она вырвалась из своего тела, выпустив дух на свободу. Голова Маккиннона вгрызалась зубами в камни, так и эдак набрасываясь на скалу. Булькая от натуги и скрежеща зубами от злости, она перевалилась через край уступа и набросилась на женщину. Слишком поздно. Лароуз взмыла в воздух в тот самый момент, когда Маккиннон вонзил свои свинячьи клыки в ее сердце.

Вольфред прибыл поздней в тот же день. Всю дорогу он чувствовал на себе ее руки и ощущал позади себя ее вес. Он говорил с ней, убеждал оставаться в своем теле. Но запах бергамота и ее теплое дыхание, которое он ощущал затылком, не исчезали, и это наполняло его отчаянием. Наконец он вошел в крошечную приемную. Его провели туда, обещая сообщить новости. К нему вышла пухлая румяная медсестра. Увы, его жена безвременно скончалась. У медсестры не нашлось времени, чтобы изложить подробности. Она похлопала его по руке и оставила переживать эту весть наедине с самим собой.