Луиза Эрдрих - Лароуз

Мэгги мотнула головой. Как можно так есть? Что за долбаная манера? Соскребать еду с вилки. Это клацанье металла о зубы. Мэгги почувствовала, как в ней поднимается волна протеста. Она смотрела на свою тарелку, на стручковую фасоль и пыталась изгнать из себя ненависть, словно сатану, как учил ее отец Трэвис, когда Нола однажды притащила ее на исповедь.

Она глубоко вздохнула и взяла стручок пальцами. Никто не обратил внимания. Потребовалось шесть взятых руками стручков и один ничего не значащий возглас «Эй, эй, мама!». За ним последовали провокационный безумный блеск в глазах, когда она зачавкала отправленной пальцами в рот фасолью, и нелепая ухмылка, которая всегда давала желаемый результат.

Нола откинулась на спинку стула, источая гневную властность. Ее вилка осталась наполовину поднятой.

— Ну как ты ешь фасоль, Мэгги, — пожурила она дочь.

Затем раздвинула губы, подняла вилку и соскребла с нее фасоль зубами.

Мэгги посмотрела прямо на мать и одними губами произнесла то, что могла прочесть только Нола: « Ты отвратительна».

— Что происходит? — вскричал Питер, почувствовавший, как над столом пронесся беззвучный крик, но пропустивший движение губ Мэгги.

Пес завозился в углу. Его мучило похмелье.

Лароуз взял плошку, в которой лежала фасоль, выложил остатки себе на тарелку и стал быстро есть. Потом он взволнованно поглядел в угол, но собака уже потихоньку засыпала.

Лицо Нолы потемнело. Она тяжело задышала, когда к «Заткнись» прибавилось «Ты отвратительна». Мэгги, довольная, откинулась назад. Она извинилась, вышла из-за стола и неторопливо пошла вверх по лестнице. Взгляд Нолы, меча молнии, следовал за дочерью. Она вырастила монстра, которого ненавидела всеми фибрами души, но которого также любила со смертельным отчаянием. Откинувшись на спинку стула, она на пробу съела стручок с конца вилки. Ни Питер, ни Лароуз, казалось, ничего не заметили. Значит, дело не в ней? Она не отвратительна? Слеза капнула в ее тарелку.

Вторую слезу Питер заметил.

— С тобой все в порядке?

— Знаете, что мне сегодня сказали? — спросил Лароуз.

Питер обнял Нолу, словно подавая руку помощи. Он чувствовал, что такая поддержка ей необходима.

— И что же?

— Мне сказали: «Твоя мама красивая».

Нола улыбнулась тусклой, растерянной улыбкой.

Перед тем как сообщить это, Лароуз убедился, что Мэгги закрылась в своей комнате. Было так нелегко вечно лавировать между ними — признался он недавно Джозетт. Это сестра научила его слову «лавировать». Она же открыла ему, что у Мэгги, скорее всего, душевное расстройство, вызванное горем, которое и заставляет ее вести себя так импульсивно. «Нам следовало бы ее удочерить, — сказала Сноу. — Мы любим ее, но ей тяжело». К тому же в доме Равичей были проблемы с взаимопониманием. Джозетт утверждала, что такие отношения с матерью типичны для возраста Мэгги. Ей и Сноу повезло с мамой, потому что Эммалайн родила их молодой, а потому не слишком отличалась от них по возрасту, не строила из себя паиньку и не пыталась командовать. «Делай, что сможешь, — посоветовала Джозетт, — но мне тебя жаль, так как лавировать нелегко».

Той ночью Мэгги проскользнула в его комнату. До этого она долго лежала в своей спальне — остывая после еще одного горячего-прегорячего душа. Она расплакалась в подушку. Одной было хорошо. Но она все-таки как можно скорей подавила рыдания, чтобы закалить себя. Она была волчицей. Раненой волчицей. Она была готова перегрызть горло этим парням. Ее мысли вернулись к тому, как животных влекло к Лароузу. Она доверила бы свою лапу руке этого мальчика.

— Подвинься, — шепнула она и нырнула под одеяло.

Горячие ступни Мэгги коснулись голеней Лароуза.

— Мне надо тебя кое о чем спросить.

В глазах еще стояли невольные слезы. Лицо опухло. Но кожа мальчика холодила подошвы ее ног.

— Пожалуйста, не смейся, Лароуз. Я спрошу у тебя кое-что важное.

— Хорошо.

— Что бы ты сделал, если бы мальчишки набросились на меня, если бы стали лапать и все такое, повсюду, в плохом смысле?

— Я бы их прикончил, — отозвался Лароуз.

— Думаешь, смог бы?

— Что-нибудь бы придумал.

— А может святой убить из любви?

— Святые обладают особой силой, — заметил Лароуз.

— Как думаешь, ты святой?

— Нет.

— А я считаю, что да, — призналась Мэгги.

Она перекатилась на другой бок и посмотрела на полосу тусклого света под дверью. Ночь выдалась прохладной, но мальчик согревал кровать своим теплом. Зудящая грязная пленка, оставленная погаными пальцами, стала рассасываться. Помрачение ума, вызванное неумением матери правильно есть фасоль, рассеялось. Нежный магнетизм простыней поглощал все плохое. Мэгги начала погружаться в сон.