Эрик Вюйар - Повестка дня

Теперь канцлера Шушнига ждет либо бесчестье, либо помилование. Поддастся ли он на жалкую манипуляцию? Сломается ли перед ультиматумом? Человеческое тело — инструмент наслаждений. Тело Адольфа Гитлера в исступлении. Он несгибаем, как автомат, резок, как плевок. Тело Гитлера, наверное, способно проникать в сны, в сознание, оно мелькает среди теней времени, вырисовывается на стенах тюрем, выглядывает из-под кровати привязанного заключенного, появляется всюду, где люди видят преследующих их призраков. Так, возможно, в момент, когда Гитлер бросает Шушнигу вызов, когда судьба мира, невзирая на переменчивые координаты времени и пространства, на мгновение, лишь на одно мгновение, оказывается в руках Курта фон Шушнига, в сотнях километров от Бергхофа, в психбольнице Балэга, Луи Суттер пальцами рисует на бумажной скатерти один из своих сумрачных танцев. Безобразные жуткие марионетки извиваются на горизонте мироздания, где заходит черное солнце. Скелеты-призраки мельтешат, убегают, выглядывают из тумана. Бедный Суттер. Больше пятнадцати лет он провел в психбольнице, изображая свои страхи на клочках бумаги и на старых конвертах, найденных в корзине. В момент, когда в Бергхофе решалась судьба Европы, маленькие темные человечки, изгибающиеся, как прутья, были предвестниками беды. Так мне кажется сейчас.

Суттер возвратился домой после долгого отсутствия, возвратился издалека, из-за границы, с другого конца света, в состоянии чрезвычайного нервного истощения. Жил он как придется. Музицировал для туристов в чайных салонах. Слыл сумасшедшим. На его лице отпечаталась глубокая меланхолия. Его отправили в психбольницу Балэга. Время от времени он оттуда сбегал, а затем полумертвого, окоченевшего, его возвращали. Наверху, в комнате у него лежала гора рисунков, эскизов, изображающих черных существ, безобразных, болезненных, трепещущих. Сам Суттер страшно исхудал, долгие скитания по деревне его изматывали. У него впали щеки, высохла кожа, выпали зубы. Не в состоянии держать кисточку или перо для рисования из-за артроза, деформировавшего руки, Суттер в 1937 году принялся рисовать пальцами. Он просто макал пальцы в чернила и творил. Ему было около семидесяти лет. Тогда он создал свои самые прекрасные произведения: на его рисунках толпы, силуэты черных, исступленных, взбудораженных существ. Словно разбрызганная кровь. Словно летящая саранча. Неистовое роение мыслей не давало Луи Суттеру покоя, навязчивые образы мучили и пугали его. Если вдуматься в то, что происходило в Европе вокруг художника, пока он годами сидел взаперти в Балэге, в горах Юра, можно предположить, что вереница изломанных, страдающих, жестикулирующих черных тел, ожерелье из мертвецов предвещало катастрофу. Кажется, будто несчастный Суттер, запертый в своем безумии, сам того не сознавая, пальцами вырисовывал агонию окружающего мира, снимал свое собственное кино. Кажется, что старый художник устраивал дефиле самых мрачных призраков мироздания, идущих за катафалком. Все превращается в огонь и в густой дым. Художник макает скрюченные пальцы в чернила и показывает нам страшную правду своего времени. Грандиозный танец смерти.

Бергхоф находился далеко от Луи Суттера, далеко от его странной робости, далеко от психбольницы Балэга. В Бергхофе занимались более грязной работой. И в тот момент, когда Луи Суттер, возможно, макал истерзанные пальцы в чернила, Шушниг в упор смотрел на Гитлера. Позже он напишет в воспоминаниях, что Гитлер оказывал на людей магическое воздействие. Австрийский канцлер уточнял: «Фюрер притягивал людей как магнит, а затем отталкивал с такой силой, что земля уходила из-под ног и разверзалась пропасть». Видно, что Шушниг не скупился на эзотерические объяснения. Это оправдывает его слабости. Канцлер рейха — сверхъестественное создание, пугающая, вдохновляющая химера — таким Гитлера хотела преподнести пропаганда Геббельса.

В конце концов Шушниг уступил. И даже хуже. Он что-то пробормотал. Выразил готовность подписать соглашение и добавил робкую, безвольную, слабую ремарку: «Я лишь замечу, — произнес он, пытаясь замаскировать страх лукавством и оттого производя еще более жалкое впечатление, — что это соглашение вас ни к чему не приведет». В ту секунду Шушнигу, наверное, удалось посмаковать изумление Гитлера, насладиться крохотной искоркой превосходства, которая ускользнула от вершителя судеб. Да, очевидно, Шушниг порадовался, но по-своему, подобно улитке с ее мягкими рожками. Да, очевидно, он порадовался. Молчание после его реплики длилось целую вечность. Шушниг на мгновение почувствовал себя непобедимым, стал вертеться на стуле.