Элизабет Страут - Когда все возможно

— Просто человек, который хорошо одевается, — отвечал Абель, во второй раз испытывая странное желание улыбнуться. — Человек, который не жульничает и вовремя выплачивает налоги. — И снова странное желание улыбнуться сменилось не менее странным желанием заплакать.

— Да, одеваетесь вы действительно хорошо! — Скрудж отпер дверь и вышел в коридор, так что Абель его теперь не видел, зато отлично слышал, как он оттуда кричит. — Я всегда могу с первого взгляда отличить костюм, сшитый на заказ! Ну, сейчас я попробую достать вашу лошадку, так что вы пока не выходите! Стойте, где и стоите, и не двигайтесь!

Костюмы Абелю шил один лондонский портной по имени Кит, и дважды в год Абель отправлялся на встречу с ним в гостиницу «Дрейк», в номер с роскошным видом на озеро. В этом жарко натопленном номере под шипение перегревшихся радиаторов Кит снимал с Абеля мерки, ловко манипулируя матерчатым сантиметром, а затем такими же ловкими, легкими, уверенными движениями набрасывал ему на плечи, на грудь и на всю длину рук куски муслина, делая на них мелом какие-то пометки. В соседней комнате лежали рулоны тканей, и почти всегда в итоге Абель останавливался на том, что предлагал ему Кит. Лишь раз или два ему захотелось выбрать ткань более приглушенного тона и с более узкими полосками. «Мне совсем не хочется быть похожим на гангстера», — пошутил он, и Кит воскликнул: «О, разумеется!»

Когда Абелю сообщили, что Кит умер от рака, это известие его потрясло. Он был потрясен даже не самим фактом смерти, а тем, как она, смерть, попросту сметает человека с жизненного пути, и живым остается лишь озираться с растерянностью, пытаясь осознать, что этот человек исчез навсегда. Впрочем, с «простотой» подобного исчезновения людей Абель сталкивался уже не раз. Он все-таки был уже не молод и пережил немало смертей близких людей, начиная с собственного отца. Но на этот раз испытанное им потрясение повлекло за собой мучительное, иссушающее душу чувство стыда, словно все эти годы Абель совершал нечто непристойное, отвратительное, заставляя Кита шить ему одежду. Он заметил, что то и дело невольно бормочет вслух, сидя за рулем автомобиля, или находясь в полном одиночестве у себя в кабинете, или одеваясь по утрам: «Господи, как мне жаль, как жаль! Прости меня, Господи!»

Несмотря на то, что голосовал Абель за консерваторов, несмотря на то, что он ежегодно получал премии от министерства, несмотря на то, что ел в лучших ресторанах Чикаго и несмотря даже на то, что про себя думал именно так, как решил думать много лет назад: «Я не стану извиняться за то, что богат!», на самом деле он все же извинялся, сам толком не понимая, перед кем, собственно, извиняется. Волны стыда могли обрушиться на него внезапно — примерно так его жена в последние годы страдала от жарких приливов, когда лицо ее вдруг сильно краснело, а на висках выступал пот, стекая вниз ручейками. В подобных явлениях она ничего веселого не находила и шутить на эту тему не любила — в отличие, кстати, от некоторых женщин из офиса Абеля. Зато он теперь куда лучше понимал, как тяжело ей приходится во время этих неконтролируемых атак странного жара, ибо и сам то и дело вынужден был терпеть столь же неконтролируемые атаки собственного непонятного стыда, прекрасно сознавая при этом, что для подобного чувства у него нет никаких реальных оснований. И потом, должен же был Кит иметь какую-то работу? Конечно, должен. И он свою работу выполнял очень хорошо. И платили ему за нее тоже неплохо. (Хотя, пожалуй, все же недостаточно хорошо.)

Но однажды в Министерстве промышленности Абель случайно подслушал разговор двух мужчин, и один из них бросил довольно-таки подлое замечание о том, что «чувствует себя частью компании, пораженной чисто корпоративной алчностью», а второй, удивленно округлив глаза, возразил: «Что за глупости, ты ведь уже не какой-то циничный молокосос!» Абеля привели в ярость именно эти последние слова, и он, не сдержавшись, сказал: «Но нам необходим цинизм юности! Это здоровый цинизм. И ради бога перестаньте снижать ценность усилий человечества, называя их глупыми!» Впоследствии он весьма сожалел о своей несдержанности, потому что данное учреждение давно перестало быть таким, как во времена его молодости, когда он еще только строил карьеру. Теперь министерство превратилось в древнюю окаменелость, связанную текущими и потенциальными судебными исками, так что его гуманитарные службы были постоянно загружены до предела, хотя, пожалуй, в компании Абеля нечто подобное наблюдалось все же в значительно меньшей степени. На самом деле сотрудники компании Абеля уважали. Даже любили. Особенно нежно и бескорыстно любила Абеля секретарша, работавшая у него с незапамятных времен.