Кристоф Хайн - Смерть Хорна. Аккомпаниатор

Вот так я выдумывал своему отцу рискованные аферы и темные дела, целый таинственный мир великолепных ужасов. Меня побудили к этому не жажда приключений, ищущая выход в мечтах, не фантазии, рождающиеся из детской несвободы, а единственно желание разгадать обнаруженные в отцовском кабинете секреты и понять то, о чем умалчивали мои родители или на что они лишь намекали, ибо об этом, вероятно, вообще нельзя говорить. Меня настолько поразила и сбила с толку придуманная мною же самим отцовская юность, что я уже не мог полностью отделить от нее сегодняшнего взрослого человека, главу семейства. Мне все чудилось, что однажды к отцу непременно заявится прекрасная героиня любовной переписки Белла или безупречно одетый убийца и, может, они даже заберут отца с собой. Они позвонят в нашу дверь; бедная, ничего не подозревающая мама впустит их, проведет, как и всех остальных посетителей, в зимний сад, чтобы они подождали там отца. Одного из сыновей — конечно, меня — она пошлет в аптеку позвать отца домой. Я бы присутствовал при их встрече: короткая заминка, но вот отец узнает их, невольный возглас, взволнованный предательский жест. Разумеется, внешне ни Белла, ни убийца ничуть не изменились и даже принимают те же самые позы, что на фотографиях. Отец сел бы с ними поговорить, сначала велев мне уйти. Вскоре все трое, не прощаясь, ушли бы из дома (отец прихватил бы черный чемоданчик, куда он положил бы прятавшиеся раньше книги-улики), чтобы вновь начать в каком-нибудь чужедальнем городе прежнюю беспутную жизнь.

Странным образом меня совершенно не занимал вопрос, вернется отец когда-нибудь обратно или навсегда исчезнет с придуманными мною персонажами. Меня волновал не столько его уход, сколько более важное обстоятельство — нельзя пропустить появление в нашем доме Беллы и убийцы. Я хотел их увидеть и узнать. Главное, чтобы отец именно при мне бросил нас, пусть даже не на месяцы, а навсегда. Поэтому я каждый раз внимательно изучал посетителей, которые дожидались отца в зимнем саду, а если они сразу проходили в отцовский кабинет, то подкарауливал их на выходе.

Особенно волновали меня внезапные ночные визиты. Раза два в неделю к отцу приходили за лекарствами уже после закрытия аптеки. Для этого отец поставил в коридоре запиравшийся на ключ шкафчик с таблетками от головной боли, жаропонижающими пилюлями, бинтами и пластырем. Иногда этих домашних запасов оказывалось недостаточно, тогда отец набрасывал пальто и отправлялся вместе с ночным посетителем в аптеку на Рыночной площади, чтобы срочно выдать необходимое лекарство. Если я к этому времени уже лежал в кровати, то, дождавшись, когда отец выйдет в прихожую, подкрадывался к перилам лесенки, ведущей на второй этаж, и через просвет между невысокими витыми колонками разглядывал нежданных гостей.

Чаще всего это были женщины. Смущенные, они стояли перед отцом и, поминутно извиняясь, просили помочь. Отец молча читал рецепт или выслушивал симптомы болезни, склонив при этом голову набок и чуть прикрыв глаза. Потом он принимал решение. Подойдя к шкафчику, доставал коробочку или темную склянку, вручал лекарство и кратко, четко объяснял, как им пользоваться. Если за лекарство полагалось платить, то отец велел приходить с деньгами завтра в аптеку. Дома отец никогда не брал деньги за лекарства. Оттого ночной посетитель вновь испытывал неловкость. Он предлагал отцу какой-либо документ или залог. Отец отказывался и от того и от другого. Он считал авторитет своего положения и своей профессии наилучшей гарантией, и сейчас я уверен, что он принимал деньги на следующий день именно в аптеке лишь для того, чтобы лишний раз получить подтверждение этого авторитета.

Если ночные посетители были мне незнакомы, то я ложился в постель не раньше, чем они уходили из дома. А если отец отправлялся с чужим человеком в аптеку, то я дожидался в постели его возвращения, и, только услышав, как он, вернувшись, закрывает дверь, а мать как всегда спрашивает, неужели случай действительно такой неотложный, я спокойно засыпал.

Так таинственным, запретным для меня отцовским кабинетом и его секретами порождались мои самые необузданные фантазии и сильные душевные переживания. В этот же кабинет нам с братом надлежало являться, когда над нами вершился суд и нас наказывали за какие-либо проступки. Если отец требовал нас к себе в кабинет на пару слов, то все мои фантазии мгновенно меркли, а отец лишался загадочного прошлого и становился просто строгим и раздражительным человеком; он был моим отцом, и только, мог сурово наказать, но никогда бы не смог дождаться визита красавицы Беллы и убийцы в черном цилиндре.