Питер Уэйр - Безумие Дэниела ОХолигена

Вот к населению
С вестью о притче
Два проповедника…

«Это так не пойдет!» —
Горячился священник.
«Нет, это так не пойдет!» —
Фарисеев и книжников подвывание.
И Тарквиний Суперб,
Ковыряя в орлином носище,
Клял Иуды с Иисусом
Дурное влияние.

«Я думал, мы определились, —
Тарквиний стол колошматил, —
Что вы, иудеи, правите сами.
И римский закон — не вопрос.
Теперь пара безвредных болванов
С идиотской побайкой
Рушат римский порядок,
А вы слабы, как понос!

Раз с Иисусом и Искариотом
Неспособно вам биться,
Призову легионы,
И уж Рим разберет.
Полководца снабдим
Любой колесницей,
Двадцать баксов за милю
А вы, недоумки, оплатите счет».

И высокий саном Енох
Свой увел кортеж оттуда
По многим мраморным ступеням
И по летней жаре,
Через серпантин укромных
Лабиринтов и тоннелей,
К деревянной грубой двери
В одном глухом дворе.

Он брякал щеколдой
И стучал колотушкой,
Он топал по пыли
И четками трусил,
Пока мерзкий туземец
С лицом, как лепешка,
Не открыл эту дверь
И о нуждах спросил.

«Где, скажи, твой хозяин?
Куда делся Савл из Тарса?»
Но мерзкий туземец
Его отвадил от двери.
«Ты проваливай-ка, толстый,
Хозяин отбыл на охоту
В казуарское царство
На африканский берег».

«Проклятье!» — вспылил Енох,
Но, заметив движенье,
Рванул мимо туземца
И в покой поглядел.
И за ним ломанулись
Книжники и фарисеи.
Там за полдником мирно
Савл смуглый сидел.

Он такой безобразный,
Что смотреть невозможно,
С сатанинским черным взором,
Что пронзает, как стилет,
И они глумились вволю,
И рыдали от злобы,
Этот парень — что надо,
Чтоб исцелить Назарет.

Овощей много мелких
У него на тарелке,
Он слюной истекал,
Как голодный вампир,
И в свинины кус багровый
Тыкал он своей вилкой,
И залил красной кровью
Нечестивый тот пир.

Но высокий саном Енох
Не моргнул даже глазом,
Что то блюдо негоже
И отнюдь не кошер.
Не взглянул он нарочно
На пудинг молочный,
Рассудив, что, должно быть,
Это просто десерт.

«Вина!» — взревел Савл,
До отвала наевшись,
И отвратный туземец
С мехами примчал.
Тут высокий саном Енох
Не сдержал восклицанья:
«Нам бы кокнуть Иуду с Иисусом,
Чтоб никто не узнал!»

Полилось вино в кубок,
Тронуло лютый красный месяц,
Обозначивший край
Тарсянина нижней губы.
Залило его чувство
Приятности лестной,
И вновь он отведал
Из прохладной глуби.

Ибо книжники и фарисеи
И старейшины племен,
Без сомнения, попались
В оковы своего изделья.
Он спасет их от цепей,
А потом — от шекелей:
При подходе осторожном
Состоянье беспредельно.

«Разделяю подозрение
Об оптичном назаряне
И о том, кто правит зрение
Слабо, мутно у кого.
Но не дал такого статуса
Он Савлу из Тарса,
Это я устрою статус из него!

Ну, а тот слепец Иуда,
Сомневаюсь, что уйдет оттуда,
Потому что кто с ущербом —
Очень просто изловить.
О, мне жаль, что он калека
И незрячим был от века,
Но нимало не позволю
Тем себя остановить».

Горяча была дорога,
И сандалиями разбита
Цезаревых легионов,
И копытами мулов,
Самаритом и измаилитом,
Визиготом и вандалом,
И любым паразитом,
Каким правит Ромул.

На горячей дороге
Наемный убийца
Вместе с гадким туземцем
Прямо вслед на осле.
Как мстительна их скорость!
Как грозна их свирепость!
До костей пробирает
Всех, кто видит их в седле.

Вот на красном горизонте
Зрят солдат, стоящих кругом
С толпой внутри толпы
И толпой в глубине;
И направили вниманье
На объект в поле зренья,
Это — оптик назарянин
И Иуда в стороне.